Рекламщик в ссылке для нечисти - Олли Бонс

— Ты вот нож мне давал — помнишь, когда за берестой ходили? Я всё забываю вернуть, а вы и не напоминаете. У меня другого ножа нет, а этот удобный такой. Он вам сильно нужен?

— Да оставь себе, — сказал Мудрик. — Я у баушки в сундуке взяв, старый он. Баушка другими режеть, этот не надобен.

Хотя его взгляд и косил, но глаза были при этом такими честными, как будто Мудрик не задумывал никакого зла.

— Ага, спасибо, — кивнул Василий, а потом попрощался, отговорился делами и ушёл.

По пути к дому немного подумал о том, притворяется ли Мудрик или бабка просто его использует, но тут дождь полил стеной, и Василию стало не до этих мыслей. Он взлетел по холму, бегом миновал ворота, пронёсся по улице и наконец, весь вымокший, кое-как сдвинул с места отсыревшую дверь и вошёл в свой тёмный дом.

Там он с тоской посмотрел на кроссовки и решил, что надо бы приобрести кожаные сапоги, как у Тихомира и Добряка. Потом развёл огонь в печи, чтобы согреться и обсушиться, поставил перед собой миску творога со сливками — Марьяша заносила вчера, — разжёг лучину, взял бересту, писало и принялся вспоминать, как выглядит донная коса. Заодно думал и над текстом, чтобы зазывать народ.

Увлёкшись работой, Василий не сразу понял, что кто-то пытается к нему войти. Он поднялся, дёрнул дверь, подумал, что надо бы сказать Деяну, чтобы помог, хотя у того и так полно работы.

На пороге стояла Марьяша с корзинкой и улыбалась. Уже вечерело, и дождь утих.

— А я вот капустки с грибочками принесла, — сказала она, — да яблочек мочёных, сметанку да рыбку. Оголодал небось?

— А то, — ответил Василий с широкой улыбкой. — Ты проходи.

Она прошла, а спустя каких-нибудь десять секунд оказалось, что корзинка стоит на столе, а Василий сидит на лавке, и Марьяша у него на руках, и он касается её губ — осторожно, и она отвечает сперва так же несмело, а потом закидывает руки ему на шею...

Потом он прижал её к себе, чтобы отдышаться, уткнулся ей в плечо. Она гладила его по волосам, накручивала их на пальцы.

— Знаешь, — хрипло сказал Василий, — я... Ты не обижайся, но я с твоим отцом поговорю позже, хорошо? Я не могу так. Сперва нужно, чтобы с заповедником получилось, а я и так уже всё время не о том думаю...

Она не обиделась, согласилась. Отсела, улыбаясь, разложила перед ним еду, взяла бересту, рассмотрела наброски, спросила, что это будет, и одобрила. Сказала, он умный. Вот и как её можно подозревать в чём-то плохом?

— Ты вот говорила, в тебе русалья кровь, — сказал Василий, выбирая косточки из рыбы. — А эти лезвия в двери тебе не мешают, ну, не знаю, не причиняют неудобства? А то, может, вытащить их.

— Да что ты, Вася! Водяницей бабка моя была, в матери уж только половина русальей крови, а у меня и того меньше. Что мне станется? Ты лучше не убирай защиту, не ровён час, пастень воротится. Так и не прознали мы, отчего он приходил...

— Бабка, не мать? — уточнил Василий. — А то кое-кто говорил, что мать.

Марьяша подтвердила, что бабка, и добавила, что он может ещё Тихомира спросить, и Василий про себя выругал Хохлика. Проклятый коротышка, всё переврёт, ни одному слову нельзя верить.

— А правда, — всё-таки спросил он, — что водяницы парней чаруют, чтобы те голову теряли?

Сказал и улыбнулся, как будто шутит, а сам с волнением ждал ответа.

Марьяша рассмеялась.

— Глупый ты, Вася! Боишься, я тебя причаровала? Водяницы и впрямь морок наводят, токмо держится он недолго, им бы в воду кого заманить, да и всё. Всю жизнь-то так никого не продержишь!

И с любопытством спросила, подавшись вперёд и глядя блестящими глазами:

— Нешто думаешь, причаровала? Так уж сильно я тебе люба, что и сердцу своему не веришь, боишься, то чары?

— Ну... — смущённо ответил Василий, отводя глаза. — Да так, на всякий случай спросил.

— А помнишь, как в жёны меня позвал на другой день, как в Перловку явился?

Ей бы всё веселиться. Смотрит, улыбается, глаза сверкают, а у Василия уши огнём горят.

— Ох, блин, — взмолился он. — Это вот забудь, пожалуйста, и никогда не вспоминай, если в тебе есть хоть капля милосердия!

— А ежели б я тогда согласилась? — не унималась она.

Василий отодвинул миску с рыбой и поднялся с лавки.

— Так, всё, — мрачно сказал он. — Я руки мыть пошёл. А потом утоплюсь.

Но куда там, Марьяша не отвязалась.

— Я тебе водицы солью, — сказала она и тоже встала.

Потом он её проводил, а сам пошёл к кузнецу. Отнёс ему бересту и растолковал, что должно получиться. Мало ли, вдруг он всё-таки напутал, в какую сторону у косы должны быть повёрнуты зубцы, а кузнец сообразит, если будет знать предназначение этой штуковины.

Возвращаясь назад, Василий всё думал о Марьяше и невольно улыбался. Нет, всё-таки, наверное, она ему ни в чём не врала. И как её оставить? И как остаться самому? Волк, вон, вообще к ней перебрался