Ледяное сердце - Людмила Семенова

Накки со вздохом удовлетворения запустила пальцы ему в волосы и стала подталкивать, втягивать его в трясину своего сладострастного голода. Было трудно дышать, мысли путались, как во хмелю, и лишь краем сознания Илья ощущал что-то колкое и едкое. Кто он теперь? Колдун, шаман, проводник, руководящий темными силами, наставляющий их на мир и гармонию с родом человеческим? То-то он сейчас стоит на коленях перед этой самой силой, а она, вконец потеряв рассудок, уже упирается босой ногой в его плечо.

Или он все-таки человек, тянущийся к свету, годный на что-то большее, чем подкармливать демонов своей энергией? А как им остаться после этого? Левой рукой креститься, а правой резать жертвенных животных, целовать ребенка теми же губами, которыми сейчас он ласкает исступленную от похоти демоницу?

Или просто распутник, у которого все порывы сосредоточены меж чресел, а за сладкую отраву этого лона не жаль отдать душу, как прежде он отдавал силы. В конце концов, закрывать ее больно и хлопотно, вдобавок Илья до сих пор не разобрался, есть ли толк от этой самой души или только страдание, как подсказывал его жизненный опыт. А предательская легкость окутывала его тело, выветривала остатки мыслей, будто наркоз.

«Главное, осторожен будь, детеныша береги…»

Эти слова полыхнули в памяти подобно треснувшим уголькам, отдались резкой болью в затылке, и Илья опомнился. Во рту появился привкус крови, но в то же время стало легче, набухшие мехи, в которые лился хмельной яд, вовремя сомкнулись. Однако по коже невольно продрал мороз — о чем он только что думал? И неужели этому молоденькому домовому с самого начала про него все было ясно?

«Что же я чуть не наделал…» — подумал Илья, подняв голову и нервно облизав губы. Накки нахмурилась и спросила:

— Ты почему прекратил?

— Шея затекла, — невозмутимо ответил он и, не теряя времени даром, стащил с себя свитер вместе с майкой. Затем быстро забрался на постель, уложил Накки на спину и нетерпеливо потянул вверх ее рубашку.

— Ты потрясающий, — прошептала она, сильно куснув его в плечо. — Но я не могу больше терпеть, и раз уж ты закрыл душу, то я примусь за тело. Если ты сам сейчас меня не возьмешь…

Илья кивнул и, избавившись от оставшейся одежды, накрыл ее собой, прильнул к губам, на которых ощущалась соль его пота и крови. Ей было трудно сдержаться: внутренний жар, которым духи отогревали воду, землю и жилища, распирал ее нежное тело, и порой она снова его кусала, потом дышала на ранки и зацеловывала их, задевала кожу когтями, стонала от блаженства и от злости на саму себя и на этого странного парня.

— Почему ты разрешаешь делать тебе больно? — шепнула она, когда Илья уже двигался в ней, время от времени склоняясь и целуя ее лоб, щеки, дрожащие ресницы.

— Не думай сейчас обо мне, — улыбнулся Илья, — сегодня твоя ночь, русалочка! Знаешь, если бы та сказка была про тебя, то ведьма бы сварилась в собственном котле с перерезанной глоткой, а принц сдался в первую ночь, и уж точно не из-за нежного взгляда!

— Но ты же не сдался до сих пор, а уж сколько я с тобой возилась! — возразила Накки.

— Так я и не принц, а правнук лесной людоедки, меня не так просто напугать. Порой мне кажется, что по-настоящему я боюсь только себя. Но с тобой мне становится легче.

— И все равно ты не должен этого разрешать никому, даже мне, — возразила Накки. Она задумчиво погладила его по щеке подушечками пальцев, затем уперлась ему в грудь и заставила лечь на спину. Илья лениво опустил веки и видел лишь туманные очертания ее гибкого белого тела, подобного силуэту серебряной ящерки. Ее волосы струились по плечам и спине, подсвечивались как тонкая ажурная кисея. В такую вполне могла укутаться гордая финляндская княжна, решившая вкусить плодов страсти вместе с крестьянским парнем, у которого мозолистые руки и неистребимый мускусный дух.

Когда оба наконец пресытились, Накки быстро уснула, а Илья решил прогуляться до купальни и немного освежиться. Там он застал еще троих юношей, среди которых оказался и заметно повеселевший Хейкки. Он расслабленно лежал на полке в одних исподних штанах, а двое других, вообще голые, полоскались студеной водой, болтая на своем древнем наречии. На их плечах и спинах Илья заметил такие же следы укусов и царапины, как у него самого, и на душе сразу прояснилось.

Молодые демоны, все как один, обернулись в сторону Ильи, и он невольно растерялся, до сих пор не сжившись со своим статусом. Даже не потому, что на фоне их мощных торсов с рыжеватым волосом, похожим на еловую хвою, он со своей стройной фигурой и моложавым лицом смотрелся почти мальчишкой. Неуловимость этих ребят заставляла все время остерегаться, то поглядывая через плечо, то прощупывая ауру, а потом гадать, что еще они про него знают. И тем более неловко было принимать их поклоны, пусть и небрежные, и полные любопытства взгляды. Словно парни про себя удивлялись, как такая хрупкая оболочка выдерживает нечеловеческие нагрузки колдовского дара.

— Вижу, с тобой все в порядке? — вполголоса промолвил Хейкки, подойдя ближе.

— Да, спасибо за твой кофе, — улыбнулся Илья многозначительно. Домовой пристально взглянул ему в лицо и добавил:

— Ты только не подумай, что Накки тебе зла желает, сейчас она просто над собой не властна. Ничего, теперь отдохнет и завтра ей легче станет.

— Выходит, мне еще придется с вами побыть?

— А ты, поди, уже заскучал! — усмехнулся Хейкки. Другие парни и вовсе расхохотались грубоватым, но добродушным басом. Илья сначала не мог решить, подобает ли ему смеяться вместе с ними — за Антти он такого панибратства не замечал, — но от мирных запахов леса, тлеющего угля и сушеных трав ему хотелось ненадолго расслабиться и отогнать темные мысли.

[1] Добрый вечер! (фин.)

Глава 18. Взаперти

Вскоре Илье пришлось вспомнить этот разговор, оказавшийся пророческим. Следующий день прошел спокойно и даже весело: Накки долго отсыпалась и Илья с сыном вдоволь набегались по свежему снегу, даже повалялись в сугробе и напились душистого земляничного чая из самовара. Правда, мороз был непривычно сильным для первых дней декабря, но они оба не боялись холода, а зловещий белый туман успел рассеяться. Ближе к вечеру покой нарушили двое домовят-подростков, забравшихся в гостевой корпус, — от скуки