Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов

Я вколачивался резче, грубее, чтобы увидеть границы, где тело станет лишь оболочкой. Процесс был технологичен – каждое движение задавало ритм боли и бессилия. Она попыталась свести бёдра, но я подавил это, навалившись корпусом, чувствуя её пульс через ладонь на бедре.

При всей обыденности внутри было тесно и мокро, словно ледяной вакуум засасывал. Я двигался мерно, механически; удовольствие было техническим.

Я замечал детали: дрожь подбородка, закатившиеся глаза, сеть прожилок на шее после давления на гортань. Она состояла из этих мелочей, и каждая доказывала мою правоту: сломать можно любого.

Сначала внутри было тесно и мокро, потом – холодно. Спазмы мышц, бессмысленные движения рук, порванные ногти. Она хрипела, и я вслушивался в эти звуки, как в ритуальный напев. Со стороны я, верно, походил на помешанного учёного, но мне нужна была власть до конца.

Когда я кончил, она была почти без сознания. В этот миг я почувствовал себя чище, свободным от иллюзии равенства. Однако, вытираясь её плащом, я заметил на рукаве своей рубашки небольшое пятно крови. Едва заметное, но это была первая трещина в моей уверенности.

Я присел рядом и медленно сжал её горло – не из необходимости, а ради эстетики. Хотел видеть, как гаснет жизнь. Она умерла тихо, с лёгкой дрожью и ослаблением. Наступила тишина. Лишь ветер шевелил её волосы на асфальте.

Я осмотрелся. Всё чисто, следов почти нет. Забрал кошелёк – не для наживы, а для порядка. Переложил тело в тень, уложил руки вдоль корпуса, прикрыл плащом. Я не варвар: даже смерть должна выглядеть прилично.

Уходил медленно, но внутри росло беспокойство: вспомнил, как отпечаток моей подошвы остался на её плаще, а пуговицы с характерным хрустом рассыпались по асфальту. Я раньше никогда не оставлял таких явных следов. Я знал, что ошибусь, но надеялся, не сейчас.

В такси водитель взглянул в зеркало чуть дольше обычного, словно пытаясь запомнить моё лицо. Мне показалось, он заметил испачканный рукав моей рубашки. Это заставило меня нервничать сильнее обычного. Всё возвращается на круги своя.

Всю дорогу я думал о её глазах: ни ужаса, ни мольбы – пустота. Словно она умерла задолго до меня. Словно мир – это пустые оболочки, ждущие, чтобы их сломали.

Я знал: это случится и со мной.

Покидая парк, я ощутил холодок в груди. Никогда прежде не испытывал подобного – вязкая тревога расползалась, наполняя сознание. Внутренний голос шептал, что я переступил грань, и последствия будут серьёзнее игр с наивными девчонками, которых загонял в угол с безнаказанностью.

По пустынным улицам я шёл, и каждый шаг отдавался эхом в висках, рождая напряжение. Знакомые дворы и облезлые стены казались чужими, зловещими, полными невидимых взглядов. Тени, прежде безобидные, обретали угрожающие формы, и за каждой чудились фигуры ментов, готовых схватить меня, оборвав игру.

Страх, вязкий и неумолимый, вытеснял самоуверенность, ускользая из-под контроля сознания. Впервые я представил себя за решёткой: холодный металл наручников на запястьях, грубые окрики милиционеров, вопросы следователей, душная атмосфера камеры. Картины, одна страшнее другой, проносились в голове, сжимая внутренности, мешая дышать и шагать спокойно.

Дом встретил темнотой и звенящей тишиной. В голове снова возник взгляд водителя такси: не просто любопытство, а будто он уже знал обо мне всё. Я привалился к двери спиной, ощущая, как сердце бьётся болезненно. Пальцы дрожали, нервы отказывались повиноваться. Закрыв глаза, я пытался восстановить дыхание, вернуть хладнокровие, но паника накатывала новой волной, заставляя вновь переживать случившееся.

С трудом оторвавшись от двери, я побрёл на кухню, борясь с тошнотворным комком в горле. Дрожащие руки схватили бутылку водки, налили полстакана, и жидкость обожгла горло, не принеся облегчения. Я не мог избавиться от мысли, что отпечаток моего ботинка, отпечатки пальцев на её шее или порванная ткань с остатками моей кожи уже ждут оперативников.

Опустившись на продавленный диван, я уставился в стену пустым взглядом. Обрывки сцен мелькали перед глазами, напоминая, что возмездие уже близко, что советское правосудие, которое я презирал, поджидает за углом. Никогда прежде слабость не овладевала мной так полностью. Самодовольная маска слетела, обнажив напуганного человека, осознавшего свою уязвимость. Раньше я избегал ошибок, не оставлял улик, исчезал вовремя. Сегодня всё пошло иначе, словно злая сила сбила мои расчёты.

Сердце стучало неровно, нагнетая паранойю. Водка спутывала мысли, усиливая тревогу. Надо было успокоиться, трезво оценить положение, понять ошибки и найти выход. В голове рождался план, но его обречённость была очевидна. Теперь каждый шаг требовал осторожности, каждое слово и движение – расчёта. Прежние привычки, приносившие удовольствие, стали опасными. Любая мелочь могла стать фатальной.

Эта мысль давила, но иного пути не было. Я стал жертвой собственной беспечности, загнав себя в угол, из которого предстояло выбираться. Страх не отпускал, паника кружила мысли. Оставалось надеяться, что уверенность вернётся, что я вновь почувствую себя хозяином положения. Но я понимал: ближайшие дни станут самыми опасными, а цена ошибки – слишком высока. Чтобы выжить, придётся научиться бояться по-настоящему.

На следующий день я заставил себя выйти на работу в бар. Проснулся в липком поту, с головной болью, будто избитый изнутри. Часами сидел на краю кровати, убеждая себя, что всё – лишь сон. Но реальность возвращалась, капая в череп, как вода.

Одежда легла на тело механически, движения были заторможенными, словно у куклы с расшатанными шарнирами. На улице мысль жгла: кто-то ткнёт пальцем и закричит – убийца! Сердце замирало от каждого шага прохожего, от стука каблуков. Воздух казался густым, пропитанным смрадом, как в подвале с тайной.

В баре пот струился по спине. Я вошёл, стараясь казаться непринуждённым, но образ милиционера, резко направившего на меня фонарь прошлой ночью, не выходил из головы. А что если он запомнил меня лучше, чем я думал? Напряжение грозило выдать меня. Виски стучали, будто крысы грызли мозг. Я сдерживался, чтобы не закричать, не выбежать прочь.

Коллеги, прежде безобидные, теперь казались проницательными. Долговязый с масляными руками слишком часто смотрел на меня, а болтун у кофеварки замолкал при моём появлении. Их тишина оглушала. Я ловил взгляды и чувствовал, как спина покрывается потом, словно на ней выжигали приговор. Их шутки звучали как допрос.

Посетители, прежде серая масса, тревожили. Мужик в клетчатом пиджаке у окна делал вид, что читает газету, но его глаза останавливались на мне. Каждый взгляд резал кожу.

Разум терял очертания. Мысли скакали, фразы вроде «не доживёт до весны» или «всё тайное становится явным» казались обвинениями. Даже разговоры о погоде чудились угрозами. Я чувствовал себя