Прыжок "Лисицы" - Greko

Наконец, дошла очередь до писем, адресованных мне. К моему удивлению, одно было от Стюарта, другое — от Эдмонда. И оба агитировали меня за английскую власть! Каждый — по-своему.

«Рыбий глаз» ожидаемо меня уверял, что прошлые недоразумения забыты и что меня очень ценят. (Это он, наверное, про порох, доставленный «Лисицей» и про письмо лорду Палмерстону) Восторгаются! «Посольство — в восхищении!» — так и написал! (Наверное, когда про мою роль в отражении десанта на Адлер-мыс узнают, напишут: писаемся от радости!) Что не знают, как отблагодарить! Что Белл признал мои заслуги! (Ну, надо же! Кто бы мог подумать?) Что моя персона в Черкесии превратилась в фактор большой политики! (Вот от этого конкретно так прифигел!)

Я отложил письмо и сжал кулаки, чтобы звездануть что есть силы по столешнице. Резко вдохнул и жахнул. Стол устоял. Кулаки заныли.

В письме был постскриптум. «Причитающееся вам вознаграждение, растущее по мере вашего возвышения, мы можем передавать вашему родственнику Умут-аге».

Все-таки эти твари добрались до моей семьи. Читай, Коста, между строк: ты у нас на крючке!

Я скрипнул зубами. Мучительно захотелось водки. Достать ее, наверное, не проблема, но лишний раз палиться в крепости не хотелось. И так уже разговоры, уверен, пошли, что за странный перец в черкеске и с телохранителем-убийцей к генералу заявился⁈ Кстати, Бахадур — это явная «засветка». Уж больно колоритен и приметен алжирец с его любовью к смертоносным полоскам из стали и впечатляющей внешностью…

Заставил себя успокоиться и взялся за письмо от Эдмонда.

Спенсер был верен себе. Масса самолюбования и выпендрёжа. Вот сразу на сердце легче стало! Привык к нему, к чертяке! Если бы он начал каяться или писать мне романтические вирши, ей богу, испугался бы. А так — все норм!

Он писал, что готовит издание новой книги о наших приключениях от Анапы и далее. Заранее извинялся, что позволит себе «литературные вольности» и несколько отступит от истинной канвы нашего вояжа. Ибо не смеет подвести многих людей своими откровениями, в том числе, и меня.

«Ты только представь! — писал он. — Нашлись маловеры, считающие допустимым подвергать сомнению сам факт моего вояжа! С одним джентльменом пришлось даже обменяться выстрелами и добиться публичного опровержения его слов! Что бы подумали мои читатели, если бы я написал все, как было⁈ Мой дуэльный пистолет пришлось бы чистить ежедневно!»

И, безусловно, соображения большой политики являлись для него определяющими. «Слишком напряженный момент переживает Великая Британия, чтобы я мог позволить себе остаться непредвзятым свидетелем! Дело шхуны „Виксен“, и то унижение, которому подвергся британский флаг, требуют решительных мер!»

Ох уж этот Спенсер! Ведь знает же, что была провокация! Так нет! Именно «унижение» и «твердость»! Эдмонд, Эдмонд…

Я не мог на него злиться. Мы были — естественно, в разумных пределах — честны с друг другом. Если между разведчиками вообще могут существовать подобного рода отношения. И он, и я, мы оба знали, что смотрим по-разному на происходящее на Кавказе. Но это не помешало ему написать; «я скучаю по тебе, мой друг, и жду в гости в Лондоне, чтобы ты лично убедился в могуществе моей Родины!»

Я тоже вспоминал о нем слишком часто. И написал ему ответное послание. Признался без всякого пафоса, что наше товарищество, спаянное кровью, нельзя отбросить, как надоевший томик «Тутти-фрутти». Надеялся, что он поймет мой намек.

И без всяких намеков рассказал, что счастлив. Что воссоединился с Тамарой и мечтаю в ближайшем времени сочетаться с ней браком! Что он был бы желанным гостем на нашей свадьбе. Как человек, которого первым осенило, что есть химия между Тамарой и Костой!

Когда я уже запечатал конверт, в голову пришла одна неприятная мыслишка. Единственным человеком, кто мог слить информацию Стюарту об Умут-аге, был никто иной, как мой закадычный дружок Спенсер. Не нужно множить сущности и искать сложные ответы, когда есть простейшее решение. Бритва Оккама.

«Эдмонд, Эдмонд… — повторил я то, что пришло в голову при прочтении его письма. — Вечно у нас так: в бочке меда нашей дружбы нет-нет да всплывет капелька горького предательства!»

Ничего не стал переделывать. Решил, что передам свое письмо Пацовскому, не меняя в нем ни слова. Операцию по ловле на живца корреспонденции из Стамбула никто не отменял.

… Генерал-майор решил лично проводить нас на корабль. Напутствовал меня так:

— Ночь не спал, весь изворочился, думая, чем тебе подсобить. Коли станешь с Хан-Гиреем думу думать, как Феденьку выручать, вспомните о Карамурзине! Этот старый ногайский лис обязан Торнау. После того, как он в 35-м проводником Федору Федоровичу стал, мой протеже сильно о нем хлопотал в Тифлисе. Добился, чтобы Розен выполнил обещанное. Вернули князю его аул под Прочным Окопом. Этот абрек умеет быть благодарным.

На Кавказе сочетание слов князь-абрек — вполне житейское дело. Сколько Россия-матушка своими собственными руками здесь врагов наплодила, не перечесть. Дурно гражданское управление в наместничестве. А далее еще дурнее станет. Эх, мало, слишком мало в России генералов, вроде Пацовского, счастливо сочетавших в себе призвание к воинской службе и талант администратора. А еще не стоит забывать о железной хватке Императора, удушавшей всякую разумную инициативу на корню!

— Ваше Превосходительство! В вас и вашей дражайшей супруге нашел я истинный клад! Мудрости вашей мне еще учиться и учиться. Спасибо за все! Не поминайте лихом!

— Уверен, что у тебя все получится! — дрожащим голосом ответил Пацовский. — Полюбился ты мне. Вижу, какими глазами ты на свою грузинку смотришь. Небось, весь в мыслях уже о детишках и тихом домике в тифлисских садах. Не время, брат, почивать на лаврах! Подумай серьезно о службе! Ежели русский штык-богатырь дополнить телескопом, вроде тебя, ничто и никто не остановит нас на Кавказе! Ну да, ладно! Ступай к своей княжне. Копытом же бьешь, как конь молодой!

Отчего бы мне и не бить копытом⁈ Сутки Тамару не видел, пока она в руках женской части гарнизона пребывала. И вот, пожалуйста, результат налицо! По песчаному пляжу к нам приближалась не грузинская царица, а вполне себе европейская дама под зонтиком. Под зонтиком, Карл!!! Впрочем, я был согласен на оба варианта!

Пристани как таковой не было. Небольшой земляной редут и склады внутри — вот и весь порт Бамборы. Огромные волны накатывали на отлогий песчаный берег. Матросы на руках занесли Тамару на гичку. Мы же с Бахадуром приняли морские ванны, пока в нее забирались.

Кони уже были на корабле. Их по очереди отправляли вплавь под