Железный лев - Михаил Алексеевич Ланцов

Часть 3

Глава 7

1844, август, 3. Казань

Звякнул колокольчик.

И Лев Николаевич вошел в чайную, поздоровавшись со швейцаром.

Его тут же принял администратор и повел к излюбленному месту на втором этаже. Оттуда открывался хороший вид мимо Гостиного двора вдаль… почти до горизонта. При этом с самой улицы через окно посетителя было не видно, так как он находился в тени.

Последние месяцы молодой граф посещал почти исключительно это место. И проводил здесь свои деловые встречи. И кухня, и расположение выглядели очень удачно. Высокие цены отбивали случайных людей. А отдельные кабинеты на втором этаже позволяли достаточно комфортно общаться в практически приватной обстановке. Потому как официант здесь не стоял над душой. Он вызывался с помощью рычажка. Дернул за него. И готово. В остальное же время дверь в кабинет была закрыта.

Расположился он, значит.

Сделал заказ.

Достал документы. И начал их просматривать.

И только углубился в чтение, как в дверь постучались.

— Войдите. — серьезным в чем-то даже недовольным тоном произнес он.

Заглянул официант.

— Лев Николаевич, меня Захар Семенович просил передать, что прибыли их превосходительства губернатор Сергей Павлович Шипов и генерал Леонтий Васильевич Дубельт. Сей момент они осматривают первый этаж.

— Это все?

— Да.

— Хорошо. Спасибо. Ступай.

Официант ушел, а Лев задумался.

Спускаться к ним или нет? А может быть, они постоят и сами уйдут? Вот ей-богу — никакого желания и сил с ними общаться не имелось. Тем более что Дубельт почти наверняка будет копать под него. Просто по привычке. С другой стороны, если они узнают, что он отсиживался здесь, наверху, то едва ли оценят. Это ведь подозрительно. Поэтому, тяжело вздохнув, граф встал, оправил свою одежду и направился вниз…

— Господа, рад вас видеть, — произнес он, спускаясь по лестнице.

Они как раз оказались совсем поблизости, только спиной.

— Ох! — схватился за сердце Шипов, — Лев Николаевич, вы очень тихо ходите.

— Доброго дня, — вполне доброжелательно произнес Леонтий Васильевич, которого таким было явно не пробить. — Признаться, у вас тут очень занятно. Это вы сами все придумали? — обвел он рукой.

— Да. Но это лишь оформление внешнего вида. Антураж, так сказать. Желаете ознакомиться с меню?

— Сами составляли?

— Разумеется. Я не люблю французскую кухню и не понимаю, что все с ней бегают, как с описанной торбой.

— Может быть писаной? — поправил его Шипов.

— Нет, — оскалился Толстой. — Серьезно. Я просто не нахожу французскую кухню вкусной. Просто кто-то решил, что она является чем-то выдающимся, вот все и водят вокруг нее хороводы. Как по мне, германская или русская кухня ничуть не хуже. А для нашего живота — так и оптимальнее, меньше проблемами с пищеварением страдать будет.

— Боюсь, что столичный Свет иного мнения, — улыбнулся Дубельт.

— И не только он, — тяжело вздохнул Лев и жестом пригласил их за стол. — Прошу. Как по мне, то это совершенно невыносимая практика. Наедятся своих лягушачьих лапок, а потом Гегеля читают. Фу таким быть.

Леонтий Васильевич не выдержал и хохотнул.

— Неужели только лягушачьи лапки позволяют Гегелю захватывать умы? — поинтересовался он, присаживаясь за стол.

А вокруг уже кружились официантки.

Сразу три.

И самые симпатичные.

Поднося всякое, повинуясь приказу Толстого, поданному еще до того, как он спустился.

— Я думаю, Леонтий Васильевич, что поедание лягушек и улиток лишь внешнее проявление проблем, сигнализирующее нам о каком-то расстройстве. Если, конечно, все это вкушать не из-за острой нужды, то есть, с голодухи. Так-то, конечно, во главе угла лежит алкоголь и наркотики. Особенно наркотики. Отберите их у ярых гегельянцев, так и взгляды у них сменят. На трезвую верить во всю эту мистическую тарабарщину мало кто сможет, особенно из числа образованных людей.

— Все шутите?

— А вот сейчас нет, Леонтий Васильевич. — максимально серьезно ответил граф. — У меня была возможность понаблюдать за людьми, употребляющими как опиум. И я вам так скажу — пагубное это дело. Оно сильно вредит когнитивным функциям мозга и усиливает лень. Особенно если с алкоголем. Там вообще ужас.

— Даже так? — смешливо фыркнул управляющий Третьим отделением.

— Вы зря улыбаетесь. Это сущая трагедия. Но я о таком публично, конечно, не болтаю. Преждевременный шум здесь совсем не нужен. Для начала нужно провести исследование, широкое, насколько это возможно. Например, взять группу добровольцев, и вслепую части из них давать препарат, наблюдая изменения. По разным аспектам. И когнитивным и иными.

— Вы думаете — это имеет смысл?

— А почему нет? Представьте, что я прав и наркотики действительно виновны в куче бед, которые постигли Россию и будут постигать. Полагаю, вы хорошо помните, что учудил этот безумец Чаадаев. Как по мне, только совершенно горький наркоман и алкоголик мог называть свой народ неполноценным. Кроме того, Леонтий Васильевич, вот вам маленькая деталь. Идеализм в Европе стал бурно распространяться следом за торжественным входом опиума в рацион их состоятельной и влиятельной публики. Совпадение? Не думаю. Но даже если это все пустое, мне кажется, что проверить не мешало бы.

— Вы думаете, что запрет опиума и морфия ослабит увлечение гегельянством? — с более серьезным выражением лица спросил Дубельт.

— Ослабит — да, безусловно. Но победить его не сможет. Из-за кризиса идей.

— Объяснитесь. — еще более серьезно и в чем-то холодно потребовал он.

— После манифеста Екатерины Великой о вольностях дворянских, у нас началось разброд и шатание. Раньше, как было? Дворянин? Так служи и не крути хвостом. А с этого манифеста, как завелось?

— Екатерина Великая лишь подтвердила манифеста Петра Федоровича, супруга его, данном в 1762 году, при первом посещении своем правительствующего Сената.

— Прошу простить меня великодушно, архивы таких дел мне плохо знакомы. Про дела Екатерины Великой слышал, а такой детали не разумел.

— Ничего страшного, хотя на будущее старайтесь не допускать таких оплошностей. Они сильно портят впечатление от ваших размышлений. И что же? Как эти манифесты повредили дворянству?

— Не повредили. Нет. Они изменили его природу. До манифеста они были суть служилым сословием, самым приближенным к монарху. После стали лендлордами, если выражаться на английский манер. Отчего изменилось и их отношение к жизни. И старые идеи уже едва ли могли их увлечь. Поглядите на то, что сейчас твориться среди