Магический источник - Василий Анатольевич Криптонов

Архип, не долго думая, привёл нас в ближайшую избу, совершенно пустую и, по набору неуловимых впечатлений, пустующую не меньше недели. Места расположиться всемером хватало.

— А коней? — спросил почтальон.

— Айда, — вновь махнул рукой Архип и удалился.

Я быстро осмотрел нехитрое убранство нашего временного жилища и обнаружил на лавке явно посторонние предметы. Растормошил их и сказал:

— Вы только полюбуйтесь, Вадим Игоревич.

Серебряков подошёл и полюбовался. На скамье лежали два комплекта полицейской формы. Мы с Серебряковым одновременно перевели взгляды на стол. Две кружки, засохшая корка хлеба… Детская рука схватила корку, и мы хором гаркнули:

— Нельзя!

Девчонка от испуга выронила хлеб и захныкала.

— Ничего тут не ешьте и не пейте, — распорядился Серебряков.

— Я ку-у-у-ушать хочу! — проныла девчонка.

— А не надо было дом сжигать, — сказал я. — Сейчас бы уже поужинала и спала.

— Ы-ы-ы!

— Как — сжигать⁈ — ахнула женщина.

— Ы-ы-ы, я костёр хотела жечь, а папа не пустил! Ы-ы-ы!

Мы оставили трогательную семейную сцену развиваться по своим законам и канонам, а сами, как не сильно в этом разбирающиеся холостяки, вышли на улицу и сели на крыльцо. Вид с крыльца открывался не столько красивый, сколько познавательный.

— Что же это такое делается, Александр Николаевич? Дети жгут дома, взрослые в чём мать родила пляшут вокруг костров…

— Какое-то массовое помешательство, Вадим Игоревич.

Я удивлялся ничуть не меньше Серебрякова. Но, в отличие от него, испытывал облегчение. Что бы тут ни творилось, я к этому причастен примерно никак. Даже если все эти крестьяне придут в себя и дружно поклянутся, что никогда прежде меня не видели, веры им никакой не будет. Тут психическая вменяемость под огромным вопросом.

— Обратили внимание, какие они все худые? — продолжал наблюдения Серебряков. — Видимо, они не едят. Так и пляшут без устали…

— Ну, теперь мы понимаем, что и вы занимались ровнёхонько тем же самым.

— Как ни прискорбно признавать, вы, похоже, правы… Но почему, как я перенёсся в академию? И что источник всего этого?

— Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, по-моему, теперь всё это дело необходимо донести до вашего начальства. Взглянемте на вещи трезво: здесь явно творится что-то несусветное! Вы — иное дело, но я простой преподаватель, что я могу? Да и вы в одиночку тут много не навоюете.

— Печально признавать, но вы вновь правы… О таких случаях докладывать я просто обязан. Но теперь я хотя бы могу не беспокоиться за свою голову. Проблема совершенно точно не в ней, а в каком-то внешнем воздействии.

Подошёл кучер. По-свойски присел рядом, не спросясь, начал сворачивать цигарку.

— Тенденция, — глубокомысленно изрёк он.

— И не говори, — вздохнул я.

— Овса в амбаре немеряно. А скотины вовсе нет нигде, как я уразумел.

— Сбежала, верно, скотина. Может, отпустил кто добрый.

— А я так кумекаю, что сожрали.

— Кабы жрали, не исхудали бы до таких пор, — проворчал Серебряков. — Уважаемый, отошли бы вы со своим дымом подальше.

— То как прикажете, — охотно согласился почтальон и правда отошел.

На углу дома он с минуту стоял, посасывая скверно пахнущую самокрутку. Потом бросил её на землю, затоптал и со словами: «Ну, ладно, пойду» — принялся снимать одежду.

Мы с Серебряковым не сговариваясь бросились его переубеждать при помощи грубой физической силы.

— Куда! Куда, оголтелая! — раздалось из дома.

— Пусти, мама, я костёр хочу! — визжала девчонка.

— Куды поперёд батьки на костёр!

— Кузьма, да что ж ты творишь!

Серебряков посмотрел на меня диким взглядом.

— Ну, Александр Николаевич, уж не взыщите!

— Да неужто я осуждаю? Бегите, когда есть на то желание. Ваша жизнь — ваши правила.

— Эх, Александр Николаевич! — с укоризной сказал Вадим Игоревич.

И принялся творить магию.

* * *

Была глубокая ночь. Свет давала растопленная печь, да с улицы долетали отблески костра. На лавке лежала связанная женщина, ее супруг Кузьма и старший сын расположились на полу, тоже связанные, как и почтальон. Серебряков с головой, обвязанной мокрым полотенцем, как будто косплеил Фёдора Игнатьевича после ночи подсчёта расходов, тоже сидел на полу. Что до меня — я кормил ребёнка.

Девчонка единственная из всех в результате усилий Серебрякова не отрубилась. Сам Вадим Игоревич объяснил это гибкостью детской психики.

Девочке было грустно и непонятно, к тому же её тоже пришлось связать. Ну а коль уж мы были вынуждены поступить так некрасиво, нужно было хоть как-то загладить вину. Я нашёл казанок, крупу, соль и сварил приличную кашу. В том, что местная пища не имеет к происходящему отношения, мы эмпирически уже убедились.

— Ложку за маму!

— Не люблю без масла!

— Никто не любит. Но масло сгорело в пожаре, который устроил кто?

— У-у-у-у!

— Ложку за папу!

— Не хочу за папу, он вредный!

— Да ты тоже, знаешь, не фунт шпината. Ам! Молодец, дай, ротик вытру, вот так, красотка. Ну что, ложку за государя нашего императора, да продлятся вечность его дни на троне?

Девчонка едва не проглотила ложку. В глазах вспыхнуло патриотическое пламя.

— А недурно у вас выходит, Александр Николаевич. — Серебряков стянул с головы полотенце. — Младшая сестра?

— Одинок я в этом мире, увы… Просто так устроен, что забочусь об угнетённых классах.

— А, так вы всё же революционер? — засмеялся Серебряков.

— Помилосердствуйте, при моей-то лени… Я имел в виду детей. Самый угнетённый класс. Никто всерьёз не воспринимает, никаких прав нет — одни обязанности. Ну, красотка, давай-ка играть в воздушный шар. Видала когда-нибудь воздушный шар? Вот он летит, круглый такой, просит посадки, рот открывай…

Девчонка вдруг хихикнула и посмотрела на меня таким ясным взором, будто до сих пор только притворялась мелкой пакостью, чтоб меня испытать.

— Дядь, чего ты меня уговариваешь, я же сама голодная!

— Я? Тебя? Тю! Сдалась ты мне, уговаривать. Мне просто кормить тебя скучно, вот я и играю, чтоб развлечься.

Вновь хихикнуло милое создание и сообщило:

— Меня Даринкой звать.

— А меня — дядя Саша. Воздушному шару посадку разрешаем?

— А-а-а! — открыла рот Дарина.

— Вообще, это бог знает, что такое, — сказал Серебряков, присев рядом со мной и взяв чистую ложку. — Во-первых, я действительно чувствовал сильное сопротивление. Здесь что-то буквально давит на психику. Потому, кстати, мы с вами и остались неподверженными массовому безумию — из-за амулетов. А во-вторых, вы посмотрите на меня.

— Вы прекрасны как Аполлон, но я не могу отвести глаз от Дарины, которая красотой своею затмевает самое Киприду.

— Я был уверен, что проваляюсь до завтрашнего утра, а утром если и встану, то напрочь разбитым.

— Я точно встану разбитым, без кофию-то…

— Мне всего второй раз