Диссидент-4: Да не судимы будете - Игорь Черемис

слишком много всего должно было совпасть, чтобы террористам удался их замысел. Впрочем, эту версию особо не продвигали, поскольку чувствовали, что она всё же переходит некоторые границы, но в начале 1970-х люди были много более наивными, и даже небольшой намек в какой-нибудь заштатной газетенке мог произвести эффект разорвавшейся бомбы.

— Что ты имеешь в виду? — ледяным тоном спросил Бобков.

Я понимал его недовольство, но решил идти до конца.

— Пока ничего, надо дождаться официального разрешения ситуации с заложниками и террористами, — я грустно улыбнулся. — Ну а потом… если у нас есть возможность намекнуть какому-нибудь западному репортеру, что БНД рассматривает в том числе и вероятность операции под ложным флагом.

— Зачем это Израилю? — недоуменно спросил генерал. — Они же всеми силами пытаются предотвратить теракты, никто не поверит, что они сами его организовали, да ещё и такой громкий.

— Скорее всего, они и в самом деле ни при чем, — я пожал плечами. — Но если вбросить эту версию, желательно так, чтобы никто не смог отследить, что это сделали мы… то на этом можно неплохо сыграть на международном уровне. Например, инициировать обсуждение в ООН. В общем, это так, мысленные упражнения, Филипп Денисович, не более того. Я правильно понимаю, что товарищу Андропову сейчас не до меня и моих идей?

— Правильно, Виктор, — Бобков кивнул. — Отложим это на будущую неделю, тем более что там нет ничего срочного.

— Конечно, — подтвердил я. — Этот вопрос ждет уже много лет, думаю, он способен подождать и неделю, и больше.

А сам с отстраненным ужасом подумал, что если начальство замылит ещё и идею с легким обелением Сталина — вернее, с возвращением этого политика в историю страны, — то можно сливать свет и тушить воду. Спасти можно ту страну, которая сама прилагает какие-то усилия к спасению, а если власти всеми силами сопротивляются и не видят пользы от моих предложений, потому что их автор — какой-то майор из КГБ, то так тому и быть.

— Ты чего такой смурный? — неожиданно спросил Бобков, внимательно всмотрелся в меня и вдруг улыбнулся: — С молодой женой кувыркался?

— Почти, Филипп Денисович, — я улыбнулся. — Ночью Татьяна почувствовала боль в животе, пришлось заниматься ещё и этим… сейчас она больнице, под присмотром. Врачи говорят, ничего страшного, но пару недель я её не увижу. А там, видимо, уже и роды.

— Ах, вон оно что, — понимающе кивнул он. — Что ж, хорошо, когда хорошо. Но то, что ты в таком состоянии — нехорошо. У тебя срочные дела есть сегодня?

Я неопределенно дернул плечом.

— Смотря что считать срочным. Хотел проверить, как у Валентина дела с Анатолием Якобсоном, помочь, если нужно, а потом собрать группу и переключить её на Красина.

Мой финт с Валентином и Якобсоном Бобков оценил, но, кажется, не слишком одобрил. Впрочем, вмешиваться он не стал, молча поставил визу на рапорте и как бы благословил нашего варяга на подвиги. Сам Валентин сейчас старался войти в курс и вспоминал, как надо правильно работать с подследственными. Всё же служба в поле немного расхолаживает, а подпорки в виде полного доступа к памяти любившего читать всякую рабочую макулатуру «настоящего» Орехова у него не было.

— В таком состоянии ты скорее ещё что-то придумаешь, столь же несуразное, как твоя эта идея, — Бобков недовольно повертел головой. — В общем, иди домой и постарайся до завтра прийти в нужную форму. Никуда твой Красин не денется. Да и Валентин… думаю, ему полезно будет немного посидеть без присмотра.

* * *

Некоторые приказы начальства выполнять легко и приятно. Но как бы мне ни хотелось сбежать домой, к заждавшейся меня теплой кроватке, я всё-таки собрался с духом и задержался в управлении, чтобы встретиться с Валентином. Правда, к себе приглашать не стал — прямо из приемной Бобкова позвонил своему как бы подчиненному и напросился в гости.

— Слышал⁈

Он встретил меня прямо у дверей, а вопрос задал громким шепотом, словно пытался скрыть свой интерес от неведомых мне интересантов. Я даже в шутку заглянул ему за спину — вдруг там кто скрывается из их контрразведывательной службы. Но кроме самого Валентина никого в кабинете не было, поэтому я просто кивнул.

— Филипп Денисович только что нас собирал, — сказал я. — Но информации вроде немного.

— Нас не собирали, — со смешком ответил он. — Знают, что смысла нет — с утра все послушали вражеские «голоса», так что ситуацию представляют.

— И ты послушал?

— Конечно, обижаешь! — он деланно нахмурил брови.

— И что там клевещут? — поинтересовался я.

Правда, интересовался я лишь из вежливости. Если ничего не изменилось по сравнению с той историей, которую я смутно помнил из своего будущего, то сейчас даже вездесущие журналисты западных газет не знали буквально ничего. Поэтому они должны были бесконечно перетирать одну и ту же жвачку на разные лады, добавляя к ней свои догадки и гулявшие по олимпийской деревне слухи. Какая-то ясность наступила, кажется, только к концу дня, но даже после ликвидации террористов пресса сообщала, что заложники выжили, хотя это было не так.

— Да не понятно нифига! — в сердцах сказал Валентин. — Одни так говорят, другие — эдак. Такое чувство, что они и сами ничего не знают.

— Это как раз наиболее вероятно, — улыбнулся я. — Сколько там прошло времени? Несколько часов? Вряд ли немцы будут сообщать прессе все подробности операции. Так что надо ждать конца — победят террористов, придумают, как рассказать — и расскажут.

— Думаешь, справятся? — недоверчиво спросил он.

— А куда они денутся? Там, наверное, уже с дивизию личного состава полиции нагнали, снайперы, мобильные группы. Для них это теперь дело чести — не дать этим засранцам уйти. Иначе тогда олимпиаду можно будет отменять.

— Если убитые будут — её так и так отменят, — буркнул Валентин.

— Не факт, — я покачал головой. — Буржуи иначе всё считают. Они вложили свои деньги, построили олимпийские объекты, провели рекламную кампанию. Это миллиарды марок. И что — списать их в убытки ради нескольких еврейских спортсменов? Никто на такое