Скопа Московская - Борис Владимирович Сапожников

— Выдержат ли стены Дорогобужа длительный обстрел? — спросил я у Адаурова.

— Вряд ли, ежели только ляхи их не укрепили как следует, — ответил тот.

Я понимал, что хорошего решения у нас просто нет. Оставлять за спиной занятый врагом город нельзя. Поляки оттуда начнут разбой на наших коммуникациях, тут и без знаний князя Скопина всё ясно. Из Москвы обозу идти до Смоленска дней пять, не меньше, и даже если обходить Дорогобуж с севера, оттуда легко будет налететь и уничтожить его. Я слишком хорошо помнил нападение лисовчиков на дороге между Москвой и Можайском. Осадной артиллерии, большого царёва наряда, у меня нет, войско идёт сбивать осадный стан Сигизмунда, а не города штурмовать. А без неё потери будут слишком велики, даже если поляки согласятся капитулировать и выйти из города после первой же атаки. Осада и блокада небольшой частью войска тоже не выход — нет у меня лишних людей и припасов, чтобы дробить армию. Да и блокировать город наглухо получится только всем войском, как подсказывала мне память князя Скопина. Так что от такой осады толку тоже мало выходит.

Вот и выбирай из трёх зол наименьшее, раз уж повезло оказаться в теле князя-воеводы!

— Идём на Дорогобуж, — решился я. — Сперва ты, Иван Андреич, — обратился я к Хованскому, — с передовым полком подойдёшь, да осадишь его. После большой полк с нарядом прибудет. Бери себе побольше посошных людей да ройте укрепления для пушек. Ежели ляхи мира запросят прежде моего подхода, переговоры веди, землю пускай в то время роют, но пока я со всем войском не приду, не соглашайся. Поморочь ляхам головы как следует, а там и я подойду, так они, может быть, вовсе в портки наложат, да крепость сдадут.

— Сам же говорил, князь-воевода, про гонор их, — напомнил мне Хованский.

— Когда надо они его поглубже прятать умеют, — ответил я. — Ушёл же Жолкевский, не стал на табор наш лезть, смирил, выходит гонор свой.

Хованский только плечами пожал. Не слишком-то он верил в рассудительность ляшского командира, что в Дорогобуже стоит. Я, собственно говоря, тоже, но вдруг повезёт.

[1] Делагарди мерит расстояние шведской милей, которая равна 10 688,54 м

* * *

Король встретил Жолкевского с плохо скрытым злорадством. Сигизмунд вовсе не желал скрывать, что даже рад поражению гетмана, с которого после битвы с тем московитским юнцом слетела вся спесь. Однако демонстрировать это Жолкевскому король, конечно же, не стал. Он всё же понимал ценность столь опытного командира, и несмотря на неприязнь к нему, знал, что столь верных людей у него мало. Сигизмунд порой и сам удивлялся собственной нелюбви к гетману, который раз за разом доказывал свою верность королю, вспомнить хоть бы рокош Зебжидовского, когда коронный гетман наголову разгроми бунтовщиков под Гузовом, покончив с их проклятой конфедерацией.

— Я доверил тебе лучших людей, — выговаривал ему король на личной аудиенции. — Я дал тебе гусарские хоругви. К тебе присоединился Зборовский, ушедший, наконец, от фальшивого царя московитов, чтобы служить своему королю. И ты не сумел побить московитов. Ответь мне, пан Станислав, отчего так вышло?

— Оттого, что я недооценил врага, — честно ответил Жолкевский. — Московиты оказались стойкими воинами, к тому же правый фланг их держали наёмники, которым успели заплатить до начала похода. Войско московитов верит в своего полководца, этого молодого князя. И он пока оправдывает их ожидания. Он сумел удивить меня во время битвы, побил Казановского, который убит либо захвачен в плен. В плен попали и Зборовский со Струсем. Однако потери среди гусар minoris est.[1]

— Три полковника minoris est? — вспылил король. — Если и дальше так воевать, то у меня в гусарских хоругвях офицеров не остается.

— Три полковника это perditus gravis[2] для всего войска, — согласился с ним Жолкевский, — однако мы остановили войско московитов на несколько недель. Их воевода стоял в Царёвом Займище, дожидаясь подкреплений, поскольку, несмотря на то, что я вынужден был оставить поле боя, нанёс московитам gravis damna,[3] от которых они будут оправляться дольше, нежели мы от нанесённых ими.

— Быть может, так оно и есть, — согласился король, вынужденный признать его правоту. — Однако пока я отстраняю вас, пан гетман польный, от командования войском и беру его в свои руки. Вы, как и канцлер литовский, будете давать мне советы, потому что я не despotes orientalis,[4] но просвещённый monarchaoccidentalis[5] и без совещания с моими военачальниками решений не принимаю.

На этом аудиенция была закончена, и гетман поспешил покинуть королевский домик. Он понимал, что отстранения от командования королевской армией, конечно, ему было не избежать, однако готовился к куда худшему исходу. К примеру, Сигизмунд мог легко отправить его домой, заодно лишив должности, которую он занимал уже больше двух десятков лет. Король же лишь пожурил и для вида наказал его отстранением, которое таковым не являлось. Великий канцлер литовский Лев Сапега, пускай и привёл в королевскую армию почти тысячу человек, которыми формально командовал лично, однако в военных вопросах чаще полагался на мнение опытного гетмана, стараясь не перечить ему. Так что Жолкевский остался командующим, несмотря на то, что формально теперь осадой руководил король. Сигизмунду же хватало ума, чтобы понимать, в делах военных он не смыслит ни беса, и лучше слушаться тех, кто давно зарекомендовал себя как опытный воевода. А поражения у всех случаются, в конце концов.

С такими мыслями гетман покинул королевский домик и отправился к себе. Вокруг него кипел жизнью осадный лагерь, а вдали высились башни непокорного Смоленска. Эх, какую славную резню они устроят этим дикарям, когда его стены падут, подобно стенам библейского Иерихона. В Вязьме они только покуражились, времени не было, сперва спешили наперерез Скопину, а после отступали столько же спешно. Но уж в Смоленске-то гетман даст своим людям отвести душу. Отвернувшись он стен он прошёл через лагерь к своему шатру.

[1] Невелики (лат.)

[2] Серьёзная потеря (лат.)

[3] Тяжёлые потери (лат.)

[4] Восточный деспот (лат.)

[5] Западный монарх (лат.)

* * *

Когда главное войско подошло к Дорогобужу казалось округу его оккупировали взбесившиеся кроты. Князь Хованский решительно взялся за дело, гоняя посошную рать, и те за дни, прошедшие под стенами города, перекопали, казалось, каждую десятину,[1] не оставив ровной земли вовсе. Но благодаря этому Валуев в первый же день расставил все пушки на заранее подготовленные Паулиновым позиции, и уже к вечеру мы могли бы открыть огонь. Однако я решил не торопиться.

— Пускай ляхи из-за стен поглядят на наши пушки, — сказал я на военном совете,