Возвращение. Часть II - Даниил Корнаков

— Не нужно… — прошептал он сквозь стиснутые зубы и прижал дуло к ее лбу, — прикидываться дурой.

Позади сержанта стоял Тихоня. Кадык на шее здоровяка дрогнул. Выглядел он беспомощным.

Буров сказал:

— Хотя, если посмотреть на это с другой стороны, нужно быть полной дурой, чтобы прокрасться в радиорубку буквально на следующую ночь после того, как я тебе ее показал.

— Я не понимаю о чем ты…

Холодное, как антарктическая зима, дуло пистолета коснулось ее лба.

— Я чую твою ложь, Зотова. Унюхал с самой нашей первой встречи три дня назад. — Дуло уперлось еще сильнее. — Ты что-то затеяла. Ты и твои выжившие дружки. А теперь ответь мне на вопрос… — Его палец медленно опустился с рамки пистолета и прикоснулся спусковой скобки. — С кем ты связалась по рации?

— Последний раз говорю тебе, я не…

Она недоговорила. Сержант занес над головой руку с пистолетом, и Маша приготовилась почувствовать боль.

— Что здесь происходит?

Рука сержанта так и застыла в воздухе. И Маша даже в самых смелых мыслях Маша и предположить не могла, что когда-нибудь будет рада голосу Железнова. Про себя она благодарила этого старого психопата за своевременный визит, поскольку начала отчетливо понимать, что Буров намерен прикончить ее здесь и сейчас.

— Сержант, почему у вас оружие в руках?

— Товарищ генерал…

— Оставить, немедленно!

Буров поджал губы и выполнил приказ, убрав пистолет в кобуру.

— Товарищ генерал, — сдержанно обратился он, — у меня есть все основания полагать, что она замешана в ночном инциденте, в котором пострадал наш радист.

— И потому вы решили, — произнес Железнов с явно считываемым осуждением, — что самым лучшим методом узнать, так ли это, будет угроза оружием, я правильно понимаю?

Сержант промолчал.

Железнов расправил плечи и продолжил:

— Вы сказали, что у вас есть все основания полагать, что в этом виновата наша гостья. — Генерал сел на стул, смахнул невидимую пыль с плеча. — Что ж, я слушаю вас, сержант. Излагайте ваши прямые доказательства.

— Их нет, товарищ полковник.

— Что, простите? — Он приставил к уху раскрытую ладонь, нарочно притворяясь, что не расслышал.

Гримаса гнева на лице сержанта медленно сходила на нет, и наблюдать за этим преображением для Маши было сплошным удовольствием.

— У меня нет прямых доказательств, что она причастна к ночному инциденту, товарищ полковник. Однако…

— Отставить! — Железнов резко встал, выпрямился. Его голос заметно ужесточился: — Терпеть не могу домыслов, сержант. И так уж выходит, что прямо сейчас я не слышу ничего, окромя их. — Он обернулся к позади стоявшему Тихоне. — Представьтесь, рядовой.

Тот выпрямился по стойке смирно, отдал честь.

— Рядовой Сенкевич, товарищ полковник!

И у Маши в голове пронеслось: «Бог ты мой, да Тихоня способен разговаривать! Пора придумать ему новую кличку».

— Рядовой Сенкевич, — обратился к здоровяку Железнов, — вы покидали свой пост минувшей ночью?

— Никак нет.

— Вы клянетесь в этом?

— Д-да, товарищ генерал.

Железнов впиявил взгляд мутных глаз в здоровяка, выше его на голову. Смотрел на него снизу вверх долго, пристально, словно переворачивал вверх дном его убежище мыслей. Длилось это всего секунды, но время как будто бы замедлилось раза в три.

— Скажите, — с толикой таинственности заговорил наконец генерал, — вы видели, чтобы госпожа Зотова покидала лабораторию?

— Никак нет, — сглотнул он. — Я дежурил всю ночь. Все двери были заперты. Она никак не могла пройти мимо меня. — Сенкевич облизнул губы, на щеках заиграл румянец. Немного неуверенным голосом он добавил: — Более того, товарищ генерал, я лично каждые двадцать минут заходил в лабораторию, удостоверится, что с госпожой Зотовой все в порядке.

— Благодарю, рядовой.

Железнов обернулся к помрачневшему Бурову.

— Вот это, сержант, называется доказательства. Из лаборатории лишь один выход, и Мария Вадимовна никоим образом не могла покинуть ее, не столкнувшись с рядовым Сенкевичем.

— Если, конечно, — сказал Буров, посматривая на здоровяка, — рядовой Сенкевич с ней не заодно.

— Опять домыслы, Буров! — рявкнул Железнов, на сей раз убрав из головы всю эту напыщенную вежливость. — Может, тебе напомнить, как рядовой Сенкевич заслужил свое место среди нас⁈

Желваки на скулах сержанта беззвучно задвигались.

— Я понимаю, — продолжал генерал, положа руку на грудь, — между вами, Марией Вадимовной и ее компаньонами имеются серьезные разногласия, но попрошу вас решать их после того, как работа этой милой особы будет выполнена. Вам это понятно, сержант?

— Так точно, товарищ генерал, — выдавил из себя Буров. — Понятно.

— Вот и хорошо. — Железнов как следует похлопал его по плечу. — А сейчас я приказываю вам покинуть лабораторию. — Испытывающий взгляд генерала обратился в сторону Маши. — Уверен, у Марии Вадимовны сегодня предостаточно работы.

Маша сочла обращение за скрытый вопрос и решила ответить:

— Более чем, генерал.

Когда вся троица вояк вышла, у нее от сердца отлегло. Сегодня она была на волоске, и кто его знает, что взбредет в голову сержанта завтра?

Оставалась только одна надежда: на Матвея и помощь «Чжуншаня».

— Пускай, пускай они придут сюда как можно скорее, — шепотом взмолилась она.

* * *

Больше всего на свете Матвею не хотелось сбега́ть не попрощавшись. Пока все они спят, даже не подозревая, что проснувшись завтра не смогут отыскать его. Но зато найдут оставленную им на кровати записку, где он постарался изложить все начистоту:

Мои дорогие,

Если вы это читаете, значит, я прямо сейчас нахожусь на пути в «Звездный». Предрекая ваш закономерный вопрос, что я задумал, отвечу сразу: у меня нет секретно плана, я не везу с собой какое-то могущественное оружие или аргумент, одним словом, нечто такое, что способно разрешить нашу проблему со «Звездной». Нет. Мною движет всего одно желание — увидеть Машу еще хотя бы раз. Предрекаю, что меня, наверное, к ней не подпустят, но если я не попробую, то наверняка этого не узнаю.

Я искренне хочу верить, что среди звездных остались люди, способные к простому человеческому сочувствию. Не может такого быть, чтобы сотни людей разом оскотинились.

Возможно, я сошел с ума, и вы в полном праве так думать. Последнее время я и впрямь вижу всякое… И все же,