Джалар - Тамара Витальевна Михеева

– Такой скачок во времени? Да кто ж его знает, время-то…

Алехин допил чай, доел горьковатый, пахнущий полынью хлеб. Несмотря на непростой разговор, несмотря на ошеломительную новость и события последних дней, ему вдруг стало спокойно. И он спросил напрямик:

– Ты поможешь? Мне не попасть в Край, а Мия застряла где-то… И я волнуюсь за Тхоку.

– Тхока… Мне жаль, Сережа. Поэтому Мия и провалилась в междумирье.

Глаза защипало. От дыма, конечно. Он взрослый, он очень взрослый. И откуда Арсу знать вообще, Край за тысячу миль и границ от холмов, и Алехин бы почувствовал, он всегда, он с бабушкой, они же всегда…

– Плакать можно всем. Тебе тоже можно, рысий ты котенок.

* * *

Хранитель холмов проснулся среди ночи и долго лежал неподвижно, не открывая глаз. Еще плыли перед ним отголоски сновидений: миры, эпохи, бесконечность времени и его пугающая сиюминутность.

Приход старого друга взбудоражил его, хотя – о боги, распивающие чай в своих чертогах! – разве могло его еще что-то взбудоражить? Но вот он проснулся среди ночи и лежит без сна, смотрит закрытыми глазами в звездное небо, ощущает запах полыни, чувствует себя живым, таким живым! А ведь на самом деле он больше не человек, он просто функция. Хранитель.

Раньше, еще до создания ШДиМ, они с Алехиным и остальными любили порассуждать, что такое эти холмы. Сережа всегда был уверен, что холмы – источник всех историй, эдакое хранилище, где они дремлют в ожидании того, кто сможет поймать за хвост и рассказать всем. Потому и нужен им Хранитель.

«Чтобы не растащили, что ли?» – усмехалась ехидная Яна.

Сама Яна была уверена, что холмы – точка отсчета всех времен. Мол, отсюда пошла жизнь во всем ее многообразии, здесь хранится мировая энергия, первоматерия, то, что и делает жизнь жизнью, и именно поэтому ее нужно оберегать, охранять – мало ли кто придет, домов понастроит, и тогда всему конец. Почему конец, объяснить не могла, но, видимо, в ее представлении важно было сохранить это место нетронутым.

Что ж, тут она, пожалуй, была права. Лучше и правда не трогать.

Мурашкин соглашался с Яной, но считал, что здесь исходная точка не времени, а всех миров, некий узелок, в который завязаны многие пространства. Отсюда они расходятся, разбегаются, как реки из одного озера, – у каждой свой путь, но все они имеют один исток, одно начало.

Пылкая Настя говорила, что они ничегошеньки не понимают. Ясно же, что холмы – это ось мироздания, Иггдрасиль, Меру, Куньлунь, что они также соединяют верхний, срединный и нижний миры, а Хранитель – страж у ворот. «Ах, если бы это было так, ясноглазая моя девочка! Если бы хоть один из вас был прав, дорогие мои…»

Небо чуть посветлело, но до утра еще далеко. Где-то рядом в зарослях шебуршали полевки, одну из них скоро поймает сова.

Холмы – это память. Это долгая, бесконечно долгая нота самого скорбного реквиема. Реквиема по надежде, что однажды люди смогут обойтись без войн, что научатся жить в мире. Хранитель пробыл в холмах уже достаточно, чтобы понять, что надежды нет. «Но пряхи… пряхи снова пришли. И Сережа верит в них». Он нашел в темноте руку друга и тихонько сжал ее.

* * *

Огромное небо было похоже на черный платок со множеством крохотных дырочек, через которые лился свет. Будто окна домов среди бескрайней тайги. Севруджи искал среди них то одно, в котором живет душа его бабушки. Теперь она там. Она присмотрит за ним, как когда-то в детстве.

Когда он еще не знал, что Край – это особенное место, не принадлежащее ни одному миру, только себе.

Когда он еще не понимал, что мир уже сломан, убит, что он лежит в развалинах. Что сначала бросились переписывать историю, играть фактами, заврались и сами поверили в свое вранье, потеряли себя, потеряли память, и мир покатился по замкнутому кругу без возможности вырваться из бесконечных повторений войн, лжи и ненависти.

Севруджи же учился, жадно впитывал в себя новые знания, еще и еще, больше, глубже, погружаясь в такие материи, о которых его родные и соседи даже и не слышали. Он гордился собой. Он так гордился собой! И он не думал про Край. Иногда только, уже став директором ШДиМ, когда ему становилось невмоготу, он приходил в молодой лес, который сам посадил. Семена ему привезли из Края, и Алехин, прикасаясь к стволам сосен, думал о том, что эти деревья, хоть и выросли здесь, под этим небом, где-то глубоко в генах хранят код его земли, всех ее вод, лесов и гор. И ее силу тоже.

Край был не единственным таким местом, конечно, нет. Остров Веретено, Круговая дорога, ШДиМ или вот – холмы. Вдруг Арс сжал его руку, будто проверяя, спит ли он, и спросил:

– А ты когда-нибудь думал, почему именно они? Почему Мия, а не Саша, например? Кьяра, а не… ну, не кто-нибудь другой.

– Я постоянно об этом думаю.

– И?

– Я не знаю.

Арс засмеялся.

– Профессор! Ты же лекции читаешь, целый курс у тебя по пряхам!

– Когда все знаешь, читать неинтересно, – улыбнулся Алехин. И спросил, будто в пропасть шагнул: – Ну а ты?

– И я не знаю.

– Ты Хранитель, Арс, ты знаешь все.

– И тем не менее. – Он смешливо фыркнул. – Когда все знаешь, жить неинтересно.

– А сейчас тебе интересно? Твоя жизнь здесь… какая она?

– Ну… это не жизнь, Серёж. Это служение. – И, не дав ему ответить: – Давай спать.

Звезд стало больше, будто кто-то высыпал в небо еще одно лукошко звездных ягод. Алехин смотрел на них, голова была пустая. «Так странно, ведь сейчас апрель, а звезд – будто в августе, – удивился Алехин и спохватился: – А, ну да, мы же в холмах».

И, слушая дыхание Арса, Алехин понял: он не шел так долго сюда не только потому, что боялся, что холмы заберут его жизнь; он боялся еще и того, что самый близкий его друг стал мудрее, сильнее и значительнее его, познал все тайны мироздания, а сам Алехин… да в общем, все тот же мальчик из Края, замерший перед распахнутой во Вселенную дверью. Он боялся, что про́пасть между ним и Арсом будет слишком велика. Наверное, так и есть. Наверное, Арс тратит много сил, чтобы притворяться прежним. Но правда ли он не знает про прях самого главного? «Почему именно Мия? Почему Тайрин, Кьяра, Уна, Лита… почему они?» Алехину казалось, что еще немного – и он поймет, догадается, отыщет ответ. Но звезд становилось все больше, и он уже не различал созвездий, а