Эпифания Длинного Солнца - Джин Родман Вулф

о парусиновых половиках на полу просторного зала, отодвинул засов и вышел на безлюдную улицу, озаренную отсветами небесной тверди. Следовало полагать, пронизывавшие все вокруг подземелья, где он так долго блуждал, выбиваясь из сил, пролегали и под Палатином, однако их наверняка патрулировали солдаты вроде того, от которого Шелку посчастливилось сбежать. Как бы там ни было, других входов в них, кроме святилища Сциллы у озера, Шелк не знал и сейчас радовался сему всем сердцем. «Гр-ромадная нор-ра», как выразился Орев… Возможно ли, что и Ореву довелось побродить этими жуткими коридорами? Невольно содрогнувшись от пробудившихся воспоминаний, Шелк с новой решимостью захромал в сторону Палатина, на ходу убеждая себя, что в действительности лодыжка болит куда слабей – минимум вдвое слабей, чем ему кажется. Однако взгляда с неровной, сплошь в колеях да рытвинах, улицы он не сводил, сознавая: в чем себя ни уверяй, а стоит только подвернуть ногу, прогулке настанет конец. Увы, несмотря на всю внутреннюю дисциплину, его мысли вновь устремились к подземным коридорам и вновь, рука об руку с Мамелхвой, проникли в то самое курьезное сооружение (весьма похожее на башню, но башню, вогнанную в землю, а не поднимающуюся к небесам), которое Мамелхва назвала кораблем, и Шелк вновь узрел под ним бездну, пустоту темней самой темной ночи, усеянную россыпями крохотных огоньков, согласно словам Иносущего – вернее, ниспосланному им просветлению! – являвших собою круговороты, круговороты вне круговорота, куда ни за что не добраться ни усопшему Пасу с бессмертной Эхидной, ни Сцилле, ни ее братьям с сестрами.

«А ты ж меня наверх вывести собирался. Сказал, выведешь. Пообещал».

Разглядеть Геладу Чистик не мог, однако слышал его плач в посвисте ветра, дувшего вдоль непроглядно-темного коридора, а слезы Гелады капали, капали с каменных сводов над головой. Юфтевые башмаки ценою в две карточки (причем на ворвань для их смазки Чистик не скупился) уже промокли насквозь выше щиколоток.

– Шахин? – с надеждой окликнул он брата. – Шахин?

Шахин не отзывался.

«Говорил, слово даю. Что вытащишь отсюда».

– Ага, на этот раз я тебя засек. Вон там, в той стороне. Глаза у меня, как у кошки, – не в силах вспомнить, когда и где в последний раз поминал об этом, повторил Чистик.

Верно, не совсем это правда, потому как Гелада исчез из виду, стоило ему повернуть голову, однако Геладе откуда об этом знать? Пусть думает, что он под присмотром. Пусть опасается.

«Чистик? Так тебя, говоришь, величают?»

– Ну да, сколько раз повторять?

«Где Хузгадо, Чистик? Дверей здесь, внизу, уймища. Которая та, Чистик?»

– Откуда я знаю! Может, это самое слово отпирает их все.

Этот коридор оказался шире всех прочих, попадавшихся ему на глаза, вот только разглядеть его Чистик не мог. Стены с обеих сторон терялись во мраке, так что он, сам того не замечая, вполне мог идти наискось, а стало быть, в любой момент под углом налететь на стену. Время от времени он выставлял вперед руки, однако ни разу ничего не нащупал. Где-то впереди хлопал крыльями Орев, а может, нетопырь, а может, у Чистика просто шумело в ушах.

(«Чистик? Чистик?» – донесся женский голос откуда-то издали.)

Вскоре стена коридора засветилась, хотя тьму ее свет не рассеивал: тьма попросту обрела странное сходство со светом – светом невиданным, небывалым, черным как смоль. Еще шаг, и носок башмака врезался в нечто твердое, но вытянутая вперед рука вновь не нащупала ничего.

– Чистик, мой ноктолат! Ты сбился с пути?

Мужской, звучный, обремененный печалью, незнакомый голос прозвучал совсем рядом, однако будто бы где-то вдали.

– Нет вроде… а ты кто такой?

– Куда ты направляешься, Чистик? Только правдиво, искренне.

– Шахина ищу.

Нового вопроса Чистик не дождался. Штуковина, о которую он запнулся, оказалась чуть выше коленей, сверху плоской, большой, твердой на ощупь. Усевшись на нее лицом к светящейся тьме, Чистик подтянул ноги кверху и расшнуровал башмаки.

– Шахин – это брательник мой, старший. Покойный. Сцепился с парочкой лягв, те его и прикончили. Только он мертвый-то мертвый, а здесь, внизу, сколько раз ко мне приходил, советы давал, объяснял всякое. Наверное, штука в том, что тут подземелья, а где ему, мертвому, еще жить, если не под землей?

– Но он оставил тебя.

– Ага, подевался куда-то. Он всякий раз так, если еще с кем-то заговоришь.

Стащив правый башмак, Чистик обнаружил, что ступня его холодней тела убитого Геладой Ельца.

– А «ноктолат»… это кто же такой?

– Тот, кто поклоняется мне по ночам, подобно тебе.

Чистик, вздрогнув от неожиданности, поднял взгляд.

– Так ты… бог?

– Я – Тартар, Чистик, бог тьмы. И много раз слышал, как ты взываешь ко мне – неизменно ночью.

Чистик начертал в воздухе символ сложения.

– И пришел сюда, в эту темень, поговорить со мной?

– Там, куда я прихожу, всегда темно. Я слеп, Чистик.

– Вправду? Не знал…

Черные бараны и агнцы, и серый баран в тот раз, когда патера Шелк благополучно добрался до дому, и еще как-то раз черный козел, а в самый первый раз – пара нетопырей, изловленных собственными руками, захваченных врасплох днем, на сумрачном, пыльном чердаке палестры и отнесенных патере Щуке… сколько даров поднес он этому слепому богу!

– Но ты же бог… Неужто не можешь взять да сделаться зрячим?

– Нет.

Казалось, это твердое, не оставлявшее никаких надежд «нет» заполнило коридор снизу доверху, задержалось в непроглядно-черной тьме на долгое-долгое время, хотя голос бога давным-давно отзвучал.

– Я, Чистик, бог поневоле. Единственный бог, не желающий быть таковым. Стать богом меня принудил отец. Если б я, будучи богом, смог исцелиться, пожалуй, послушался бы его с куда большей охотой.

– Помню, я просил матушку… то есть майтеру привести сюда, нам в попутчики, бога. Наверное, она-то тебя и привела?

– Нет, – повторил Тартар. – Нет, Чистик, я здесь бываю нередко. Вот это – наш древнейший алтарь.

– А я на него уселся? Счас, счас слезу!

(«Чистик? Чистик?» – снова окликнул его женский голос откуда-то издали.)

– Не стоит, сиди, сиди. Я также – скромный бог. Вполне возможно, единственный в своем роде.

– Но если он священный…

– На него много раз громоздили кучи дров и туши домашней скотины. Ты, Чистик, оскверняешь его ничуть не более всего этого. Когда сюда пришли первые люди, им показали, как надлежит нас чтить, но вскоре заставили все позабыть. Они и позабыли, однако после некоторые вспомнили об увиденном и, обнаружив на внутренней поверхности наши алтари, начали приносить нам жертвы, как научились от нас. Здесь.

– Мне, понимаешь, пожертвовать нечего, – объяснил Чистик. – Была со мной птица, да улетела… хотя недавно я вроде бы нетопыря где-то тут слышал. Хочешь, попробую изловить одного?

– Ты полагаешь, я так же жаден до крови, как и моя сестра, Сцилла…

– Наверное. Я ж с ней проболтался…

Однако сколько бы Чистик ни напрягал память, всякие случаи – как он видел ее голышом, сидящую на белом валуне, как жарил ей рыбу