Дорога на Тмутаракань - Олег Аксеничев

За это время Кончак сделал неожиданное. Копье, которое он держал привычно, несколько на отлете, у бедра, хан сместил. Теперь древко оказалось под мышкой у Кончака.

Князь Владимир заметил это, увидел он также, что острие ханского копья приподнялось и нацелилось на не защищенное доспехами горло.

– Получай! – крикнул князь и резким сильным движением взмахнул над головой правой рукой.

Копье, словно дротик-сулица, взмыло в небо и, получив дополнительное ускорение, змеиным языком метнулось к лицу Кончака.

Хан отклонился влево и придержал иноходца. Владимир Глебович рванул поводья – поздно!

Подкованные копыта его коня проскользили по траве еще шаг-другой, и этого хватило, чтобы князь грудью налетел на острие копья противника. Удар был недостаточной силы, чтобы пробить кольчугу, но удержаться в седле переяславский князь не смог. Скользнув вбок, он с лязгом свалился едва не под ноги собственного коня, но быстро вскочил, поднял с земли упавший при падении шлем и потянул из ножен меч.

– Я думаю, что честь моего побратима уже отмщена, – сказал Кончак. – Поединок можно прекратить, поскольку…

– Нет!

Князь Владимир Глебович не желал мириться с поражением.

– Нет, все только начинается!

– Как знаешь…

И Кончак, не сходя с седла, острием копья выбил меч из ладони князя.

Это не европейский рыцарский турнир… Да их еще, собственно, и не было, таких вот красивых, с правилами и обычаями. В Западной Европе рыцари бились боевым оружием, стенка на стенку, когда до первой крови, когда до падения противника с седла, а когда и до смерти одного из участников. Бились до полного удовлетворения амбиций победителя… И если победитель хотел мести, то о какой чести и правилах могла идти речь?!

Владимир Глебович не был ранен, но удар копья опрокинул князя на землю. Переяславским боярам показалось даже, что их господин убит.

– Господи! – вскричал один из православных священников.

Но князь и не думал прекращать поединок. Подняв брошенное копье, он попытался достать им возвышавшегося в седле Кончака. Удар пешего копейщика чрезвычайно опасен для всадника. Точно направленное острие может пробить самые прочные доспехи, а с проникающей раной в живот – а куда же еще, попробуй дотянуться до груди либо головы! – останется только дожить пару дней, чтобы умереть в страшных муках, сгнив заживо от заражения крови.

И снова Кончак оказался быстрее, угодив князю точно в светлый след на кольчуге, оставшийся от собственного удара. Сплетение не выдержало, кольца разошлись, и острие ханского копья осиным жалом прокололо человечью кожу, чтобы испить крови.

Ударь Кончак посильнее, и лежать бы князю переяславскому на собственной земле бездыханным. Но хан придержал рвущееся из рук вперед, к крови, к бьющемуся сердцу, копье.

Так удерживает охотник псов, нашедших медвежью берлогу.

Удовольствие хорошо тем, что его можно растянуть.

– Кончено, – то ли спросил, то ли просто сказал хан Кончак.

Ушли те времена, когда по зову князя киевского поднималась вся Русь.

Зря спешили гонцы в Чернигов. Князь Ярослав покачал огорченно головой, прочитав грамоту Святослава Киевского, но дружину не дал, сказал, что свои границы защищать обязан. Не было вестей из Владимира-Волынского и Турова.

Зато князья Ростиславичи – Рюрик Киевский да Давыд Смоленский – подняли свою конницу и потянулись навстречу степнякам, к бродам через Днепр.

Там, где река Стугна сливается с Днепром, в одном конном переходе от Киева, еще Владимиром Святым была поставлена крепость для охраны брода. Было в ней десятка три дружинников, да прислуга, да ремесленники необходимые, кузнецы и плотники. Сколько еще народа нужно, чтобы загодя заметить надвигающуюся стаю носивших даже летом меховые шапки печенегов и зажечь дымный костер на высокой сигнальной башне? Другие воины, в Переяславе и Киеве, пристально вглядывались в сторону брода со стен своих крепостей – нет ли дыма. А дыма, как знаем, без огня не бывает. Так и назвали крепость и брод – Витичев. От «вита» – оповещение огнем.

За десятилетия крепость обросла посадом, стала небольшим городком. Под его стены сейчас стянулись дружины двух князей. Святослав и Рюрик, пять лет назад разделившие владычество над киевскими землями, встретились в виду столпившихся на крепостном забрале горожан. Рюрик, хоть и обрюзг несколько за последние годы, уверенно сидел в седле боевого коня. Святослав же за немощью приехал в возке, откуда выбрался, тяжело дыша, навстречу соправителю.

Рюрик, прозвенев кольчугой, соскочил с коня, подошел к Святославу, низко поклонился, выказав уважение к сединам.

– Где брат твой? – спросил Святослав, ответив на поклон.

Голос князя был слаб и надтреснут, но для Рюрика слова прозвучали громоподобно. «Где брат твой, Авель?» – вопрошал Господь Каина. Первый братоубийца в истории нашел, что ответить. Рюрик же отмолчался.

Гонцы от Давыда Смоленского прибыли еще третьего дня, и самого князя ждали еще вчера. Что-то случилось, и Рюрик гнал прочь нехорошие мысли. Нет, не могло идти и речи о нежданном ударе половцев, Кончак стоял под Переяславом, это было известно точно. Но красавчик Давыд, и в свои сорок пять больше заботившийся о внешности, чем о собственном княжестве, очень уж охотно откликнулся на просьбу о помощи. Рюрик не любил брата и знал цену его словам.

Дружина Давыда Смоленского составлена была в основном из новгородцев. Сам князь так объяснял нелюбовь к смолянам: те говорили, что служить будут из любви к городу, новгородцы же брались воевать за деньги. Продажная любовь, с точки зрения смоленского князя, была надежней рвущегося из души чувства. Здесь не было место неожиданностям и переменам настроения. «В любит – не любит надо играть на лугу с ромашкой, а не в бою с врагом», – говаривал Давыд Ростиславич, кривя красиво очерченные губы.

Князь Давыд остановил свою дружину недалеко от Киева, в виду Вышгорода, охранявшего стольный град с севера. Пестрые шатры, запятнавшие большое поле, и многоголосый гам больше подходили торжищу, чем военному лагерю. И сам князь, в ярких шелках, низких красных сафьяновых сапожках, завитых, чуть посеребренных кудрях, походил не на полководца, а на новгородского купца.

Чем и был люб своей дружине.

Князь Давыд в окружении ближних бояр и воевод уселся прямо на траве в тени старого дуба. Дерево в гордом одиночестве разбросало ветви на холмике, загубив вечной тенью соседей. Очевидно, оно обладало характером истинного политика – другой погибай, меня выручай.

Говорил воевода Михалко, ровесник князя, начавший уже грузнеть, но плотно, по-медвежьи, не в ущерб силе и воинскому умению:

– Плохие вести из Новгорода, князь! Посадник Завид Неревинич грамоту прислал с надежным человеком, что горожане веча требуют. Брата Завида, Гаврилу, когда он попытался образумить буянов, с моста в Волхов сбросили, насилу выловить удалось…