Курсант Сенька - Дмитрий Ангор

Михаил Сергеевич Горбачев выбрался из автомобиля и окинул взглядом величественное здание XVI века — камни помнили Кромвеля и Черчилля. Рядом маячила кнебольшая свита. Но Горбачев был иным — в его движениях билась энергия человека, готового взорвать устоявшийся мир.

В главном холле Чекерс столкнулись два мира. Тэтчер протянула руку первой — жест, который стоил ей немалых усилий. Горбачев сжал ее ладонь, и в этом рукопожатии прозвучал вызов всему, во что они верили.

— Добро пожаловать в Чекерс, господин Горбачев. — Голос Тэтчер звенел, как сталь о сталь. — Надеюсь, Аэрофлот не разочаровал?

— Благодарю, миссис Тэтчер, — Горбачев улыбнулся, но глаза остались холодными. — Честь оказаться в стенах, где вершилась история Британии.

Гостиная встретила их треском камина и ароматом чая. Домашний уют — маска, скрывающая схватку титанов.

— Михаил Сергеевич, — Тэтчер разливала чай, каждое движение выверено, как удар рапирой, — скажу прямо — наши страны балансируют на краю пропасти. Но я верю — даже враги могут найти общий язык, если на кону судьба человечества.

Горбачев принял чашку, изучая собеседницу, словно шахматист перед решающим ходом.

— Маргарет, — он произнес ее имя, как заклинание, — холодная война пожирает нас изнутри. Мы строим ракеты, пока наши дети недоедают. Мы готовимся к войне, которая уничтожит всех — и победителей, и побежденных.

— Но именно вы разместили «Пионеры» в Европе! — Тэтчер подалась вперед, глаза сверкнули. — Мы лишь ответили «Першингами». Каждое действие рождает противодействие — закон Ньютона работает и в политике.

Горбачев поднялся, подошел к окну. За стеклом мерцал декабрьский сумрак.

— Порочный круг, Маргарет, — его голос прорезал тишину, как нож. — Каждый наш шаг толкает мир к краю. Но кто-то должен сказать «хватит». Кто-то должен шагнуть первым навстречу миру, рискуя всем.

— И что же вы предлагаете? — в голосе Тэтчер пряталось любопытство хищника.

— Новое мышление, — Горбачев произнес эти слова так, словно они жгли ему язык. — Мир сплелся в такой узел, что старые методы противостояния превратились в петлю на шее человечества. Ядерную войну нельзя выиграть. Её нельзя даже начинать.

Железная леди поднялась с кресла — каблуки отстукивали по паркету дробь приближающегося допроса.

— Красивые слова, Михаил Сергеевич, — она остановилась в шаге от него. — Но откуда мне знать, что это не очередной спектакль из московского театра лжи?

Горбачев развернулся к ней всем корпусом. В его глазах полыхнуло что-то такое, от чего у неё перехватило дыхание. Искренность — товар редкий в их мире, как радий.

— Потому что я готов действовать первым, — каждое слово падало, как камень в воду. — Сокращение наших войск в Европе. Мораторий на ядерные испытания. Но мне нужны союзники, а не могильщики.

Этот разговор растянулся на часы — словесный поединок, где каждая фраза была выпадом, каждая пауза — парированием удара. Права человека, экономические реформы, тлеющие конфликты по всему миру. Советские и британские советники изредка подавали реплики с галёрки, но на сцене играли только двое.

— Знаете что, — Тэтчер отложила вилку, её голос стал мягче, — в вас есть нечто… непривычное. Вы ломаете шаблон советского лидера.

— А вы, Маргарет, — он произнес её имя, словно пробовал на вкус дорогое вино, — разрушаете стереотип западного политика. В вас живёт принципиальность, которую я уважаю, даже когда она направлена против меня.

Ночь уже накрыла Чекерс чёрным покрывалом, но в холле особняка воздух дрожал от предчувствия перемен.

— Михаил Сергеевич, — Тэтчер протянула руку, и это было больше, чем жест вежливости — это был мост через пропасть, — я полагаю, нам по пути.

— Разделяю ваше мнение, Маргарет. Кажется, мы присутствуем при рождении новой эпохи.

А когда после огни советского кортежа растворились в декабрьской тьме, Тэтчер так и осталась стоять у окна. И завтра она бросит журналистам фразу, которая прогремит на весь мир — «С господином Горбачёвым можно иметь дело». Но сейчас она просто ощущала, что мир изменился…

* * *

Временем ранее

Бейрут

Грузовик с сирийскими номерами полз по изуродованным улицам Бейрута, словно раненый зверь. Воронки от снарядов зияли в асфальте — черные пасти войны. Под брезентом в кузове покоились сокровища тысячелетий, а Самир Хаддад нервно затягивался сигаретой, не сводя глаз с часов.

— Через двадцать минут блокпост, — прохрипел водитель Мустафа, костяшки пальцев побелели на руле. — Документы при тебе?

— При мне, — Самир похлопал по папке с липовыми накладными. — Мрамор для реставрации мечети в Дамаске. Кто станет копаться в такую чертову ночь?

Абу Марван примостился сзади, автомат прижат к груди. Шрам на его левой щеке побагровел.

— А если вскроют? — бросил он, не отрывая взгляда от дороги.

— Не вскроют, — отрезал Самир, но голос предательски дрогнул. — У меня люди в сирийской разведке. Полковник Асад получит свой кусок.

Молодой же Халиль ехал следом в отдельной машине, охранял самое дорогое — диадему из Библоса и золотые монеты. Руки тряслись не от страха — от азарта. Впервые в жизни держал настоящее сокровище.

Блокпост вынырнул из темноты — несколько сирийских солдат с фонариками. Мустафа притормозил и опустил стекло.

— Документы, — монотонно бросил сержант и протянул руку.

Самир передал папку, изображая спокойствие. Сержант полистал бумаги, полоснул фонариком по кабине.

— Что везете?

— Мрамор для мечети, — ответил Самир, доставая пачку долларов. — Срочный заказ из Дамаска.

Сержант взвесил пачку в ладони, кивнул и махнул рукой. И грузовик покатил дальше. Да только через час, когда огни Бейрута растворились за холмами, Абу Марван позволил себе расслабиться.

— Самое поганое позади, — сказал он, закуривая. — В Дамаске нас ждет Фарид.

— Фарид Малуф? — переспросил Мустафа. — Торговец древностями?

— Он самый, — кивнул Самир. — Склад у него в старом городе. Там перепакуем и отправим в Стамбул. Мой человек в турецкой таможне уже в курсе.

Халиль же в соседней машине говорил по рации.

— База, база, это Сокол. Груз цел, движемся по плану.

— Понял, Сокол. Швейцарская сторона готова — банковские счета открыты, — голос из эфира ответил сквозь помехи.

И в Дамаске их встретил Фарид Малуф — невысокий тип с пронзительными глазами и холеной бородкой. Его антикварная лавка в христианском квартале прикрывала дела потемнее.

— Самир, дорогой! —