Уходя, закройте двери - Екатерина Соболь

Его голос был сухим, собранным – отец долго ждал меня, долго продумывал, как действовать. Я попыталась драться, но он толкнул меня на ступеньки лицом вниз. Я больно ударилась о них грудью. Ладно, сейчас кто-нибудь зайдет в подъезд, кто-то точно спасет меня. Мысли были как хаотично хлопающие крыльями мотыльки. Надо торговаться. Что я могу ему дать, чтобы он пощадил меня?

Я изо всех сил пожелала освободиться, но наш мир моих желаний не слышит.

– Ничего личного, Таня, – сказал отец, и все же его голос звякнул, я слышала: в этом есть личное. Я его разозлила. – Просто не могу дать тебе все испортить. Слишком много лет потратил на эту работу.

Даже сейчас пытается оправдаться. Вот теперь мне стало по-настоящему страшно, сердце мелко заколотилось, как у птичек. Чем сильнее я старалась дышать глубоко, тем хуже получалось. Но я могу… Я все еще могу создать волшебную дверь. Я прикрыла глаза, разом успокаиваясь. Отец не убирал руку от моего рта.

– Не выйдет, даже ты не всесильна, – сказал он. – Создать дверь в этом мире куда труднее, чем в том, а ты сегодня много истратила. Ну все, все.

Я попыталась заговорить. В голове мутилось. Он гораздо сильнее меня. Нельзя сдаваться. Я снова попробовала бороться, но движения были смазанные, бесполезные. Удар по голове еще никому не помог в драке, особенно если драться вообще не умеешь.

– Знаешь, в чем была моя ошибка? Надо было заставить тебя сломать снежинку еще вчера, в Юсуповском, – сказал за моей спиной голос отца, голос Гудвина. Он прижимал меня лицом к ступеньке. – Но ты застала меня врасплох своими слезами, хорошая была игра. Не думал, что меня еще можно заставить совершить такую глупость. В том раунде ты выиграла, признаю. Но больше мне ошибаться нельзя.

О, как я его понимала. Я тоже пощадила его, отпустила, позволила уйти, а сейчас остро об этом жалела. Счет один – один. Мы по разочку пощадили друг друга, но я знала: больше пощады не будет.

Отец взял меня свободной рукой за запястье, но я ерзала, не давалась, все пыталась что-то сказать. И тогда он наконец-то выпустил меня – наверное, потому, что легче действовать, когда есть две свободные руки. Я перевернулась на спину и взвыла, когда ушибленный затылок коснулся ступеньки.

– Тихо! Помни, что я сделаю с соседями. Сама будешь виновата.

Свет снежинки в его руке слепил глаза. Мой единственный шанс – открыть волшебную дверь. Но как я ни старалась, ничего не выходило. Отец попытался сжать мою руку на снежинке, но я билась, как лев. Раненый, ослабевший и довольно жалкий.

– Ну, не смотри так, это же тебя не убьет. Просто забудешь все, что там было, и будешь жить своей жизнью.

– Это была не жизнь! – выдохнула я, впервые назвав вещи своими именами.

От удара по голове у меня дрожали ноги, язык заплетался, я ослабела больше, чем мне сначала казалось. Единственное оружие, которое у меня осталось, – это слова.

– Ты… – Голос у меня дрожал. Я могла бы сказать, какой он подлец, но это было уже не важно. Важнее было другое. – Ты говорил, что понимать – бесценно. Но я бы платила тебе той же валютой. Я бы любила тебя больше всех на свете. Понимала бы тебя. Я бы всегда о тебе заботилась, даже когда ты постареешь, даже если ты будешь болен, я бы всегда, всегда любила тебя. – Слезы заливались в рот. – Мы похожи. Никто тебя не поймет так, как я. Из всех людей на земле я похожа на тебя больше всех. Я тебя так сильно любила – никто не полюбит тебя так сильно, как я. А ты просто выбросил это. Я думала, никто не сможет меня полюбить, потому что даже тебе моя любовь была не нужна. А значит, она не нужна никому. Но… – Он дернул к себе мою руку, и я захлебнулась слезами. – Папочка, не надо! Давай все исправим! Я хочу тебя понять, папочка, только не делай этого, пожалуйста!

Каждое слово было правдой. От рыданий я вся сотрясалась. На секунду я поверила, что даже сердце Гудвина можно растопить, что любовь победит все. Но потом он тихо вздохнул и погладил мою щеку.

– Хороший ход, молодец. Играешь до конца. Ты добьешься в жизни успехов, я это точно знаю.

И тогда я поняла, почему в волшебном мире продолжали открываться двери, даже когда я о нем не помнила. Я открывала двери для Гудвина, чтобы он вернулся домой. Из этого счастливого мира – в несчастливый, но зато там были мы с мамой и Евой. Рискуя своим счастьем, и гордостью, и деньгами, мы идем навстречу тем, кого любим. Иногда в ответ они целуют нас на закате. А иногда убивают в темном подъезде.

Гудвин знает все – кроме главного. Он не знает, что плохо толкать детей. Что нельзя оставлять детей одних, если они порезались. Не знает, что уйти навсегда и не прощаясь не значит освободить. А значит, он не знает ничего. Любовь подслеповата, она совершает ошибки, но ее отсутствие слепо на оба глаза. Когда-то мой отец любил рисовать красивые здания, но это время прошло. Он не узнает любовь и красоту, даже если они будут прямо у него под носом.

Я видела: в этот раз больше никаких полумер, никаких долгих разговоров. Слезы сползали по щекам, соленые, горячие. Я давилась ими, меня трясло. Снова попыталась вырваться, отец снова придавил меня к ступеням. В подъезд никто не заходил. Уже слишком поздно, все давно легли спать. Столько лет спустя снежинка нашла меня. Отец предпочел бы, чтобы я все забыла еще в тот день, пятнадцать лет назад, и никогда больше не могла попасть в волшебный город, но у меня было еще два шанса. Взгляд отца говорил, что третьего не будет. Я дернулась, пытаясь уйти от снежинки, которую он настойчиво пихал мне в руку, и с абсолютной ясностью поняла: он правда считает, что не сделал ничего плохого. Выйдет отсюда, откроет с помощью артефакта дверь в наш – мой – его город, а я…

Скрыть преступление не так трудно, как кажется. Особенно там, где нет свидетелей.

– Ну все, все. Ты хорошо развлеклась, но…

Он вложил снежинку в мою дернувшуюся руку, сжал мои пальцы вокруг нее и, глядя мне прямо в глаза, сказал:

– Игры закончены.

Вот они, волшебные слова, которые не договорил Антон.

Снежинка разбилась,