Громов: Хозяин теней 1 - Екатерина Насута

— Воды минеральные, сельтерские, — он сунул бутылку мне и вторую Метельке. — Говорят, очень-де пользительно для организмы. Так что пейте, оглашенные.

Пили.

Воды едко воняли серой, но возражать и жаловаться я не решился. Метелька и подавно. Да и булки запивать чем-то надо было. Еремей же уселся на переднее сиденье и вздохнул.

— Есть тени старшие… это уже те, которые воплощение имеют. В нашем-то мире они способны протянуть худо-бедно, но если не найдут питания, то всё одно ослабнут и распадутся. Ранга до третьего — точно. Выше… тут сложнее. Если тень сумела выбиться до такого, то так просто она не дастся. Значится, где-то прижилась, прикормилась. Или прикормили.

Последние слова Еремея были сказаны так тихо, что я с трудом разобрал их сквозь рокот мотора.

— Порой тени пробираются в тело человеческое. Во времена былые, сказывают, Охотники порой так и делали. Примучивали тень, чтоб посильнее, и в человека прятали…

— А человек тогда… как? — Метелька и застыл с куском мяса в одной руке и калачом в другой.

— Никак. Видел сегодня? Это вот она сама в мертвяка залезла… вот так же, только в живого. Оно-то даже указ государев вышел, чтоб крепостных для дел беззаконных не продавали, а Охотникам и подавно. Им прямо запретили люд держать. Но издать указ — это одно, а поди-ка проследи, чтоб выполняли. Тем паче обойти его не так и тяжко. В живом теле такая тень и уйти может дальше, чем просто на привязи, и вовсе-то от человека не отличима. А что человек этот силён и уязвить его почти никак… ладно, это пустое. Прошлые дела.

Не скажи.

Вот за сегодняшнюю поездочку я о мире узнал куда побольше, чем за все прошлые дни.

— Главное, что из тела сперва душу изгоняли, то есть уходила она то ли к Господу, — Еремей перекрестился, — то ли к твоей Госпоже.

И на меня поглядел в зеркало заднего вида.

Сижу.

Слушаю. Нет, жевать жую, потому как есть охота со страшной силой. Но и слушаю.

— Сумеречники же тем и противны миру, что душа в теле остаётся. Что душа эта сама тень подбирает… прибирает. Говорят, что и зовёт.

— Зачем? — Метелька аж привстал. Правда, машина подпрыгнула на кочке, и он плюхнулся на сиденье. А мне вот тоже интересно до жути, зачем?

— Так… — Еремей замедлил ход. И из города мы выбрались, стало быть, почти приехали. — Дело такое… жизнь, ребятки, она сложная. И несправедливая зачастую. А от несправедливости этой душу ломить начинает. Бывает, что есть у тебя враг, ненависть к которому разум застит… казалось, что дай только добраться и зубами за горло возьмёшь… вцепишься намертво.

Говорил он тихо и как-то равнодушно, только ни я, ни Метелька этому равнодушию не поверили.

— Да беда в том, что сидит этот враг высоко аль далеко, и не пустят к нему человека обыкновенного… что остаётся? Смириться. Или тень позвать, душу ей свою предложивши. И будет тень в тебе сидеть, жить-поживать… сил набираться… а как наберется, так и превратит человека в тварь лютую, от которой ни охрана, ни засовы дворцовые не защитят…

По спине холодком потянуло.

— С сумеречниками и Охотники не больно-то рады встретиться. Особенно тяжко, когда дар в человеке есть изначально. Тогда и выходит, что не просто тварь, но с даром… ладно, напугал я вас.

Еремей повернулся и улыбнулся.

— Бестолковые… сказки это.

Сказки?

Если так, то синодники в эти сказки очень даже верят.

Глава 27

«Набирает обороты спор вокруг нового проекта реформы народного образования, предложенного к рассмотрению графом Тышкевским. Проект Тышкевского предусматривает широкие меры ограничения, вплоть до полного запрета так называемых вольных и фабричных школ с сокращением срока обучения в государственных и церковных. Также предлагается существенный пересмотр программ с упором не на естественные науки, но на воспитание отроков в духе христианства и смирения, дабы тем самым препятствовать развитию революционной заразы, глубоко пустившей свои корни…»

«Народное просвещение»

Еремей довёл нас до ворот. И сонный Фёдор, заворчавший было, что так-то не договаривались, увидавши Еремея прямо переменился. Он вытянулся, расправил плечи и поклон отвесил, причём не со страху, если я хоть что-то в людях понимаю.

— Пригляди за мальцами, — Еремей пожал протянутую руку. А другою вытащил портмоне.

— Не надобно, командир, — покачал головой Фёдор.

— И это… пусть отдохнут завтра. Сегодня поработали хорошо. Добре?

— Так… заберу… скажу, что мне помогать будут, а там-то в сторожке и поспят, — Фёдор всё же взял протянутую купюру. — И поесть соображу…

— Сам соображу.

— Только это… ежели часто… княжна… прознает же ж.

— Договорюсь я с княжною. Помнится, она тут воспитателя искала…

— Думаете?

— А чего тут думать. Сейчас дела решу и вернусь. Глядишь и не откажет по старой-то памяти.

Впрочем это Еремей произнёс с некоторым сомнением.

— Чего стали? — Фёдор оглянулся и нахмурился. — Давайте скоренько, еще час-другой дремануть успеете…

Уговаривать нас не пришлось.

— Везучий ты, барчук… — пробормотал Метелька, заползая в кровать. Протяжно заскрипела сетка, растягиваясь под тяжестью его тела. — Сам Еремей взялся учить… и меня… и я выходит, что везучий…

— Да заткнись уже! — донеслось из угла. И Метелька, который ещё недавно ответил бы, теперь только подушку обнял, к животу прижавши, и пробормотал:

— Точно везучий… не зря матушка меня к мощам Матрёны водила. Не зря елеем патриаршим мазала… три рубля когда-то отдала… жалко, что не осталось его для молодших… а я вот живой…

Бормотание его стихло, и Метелька провалился в сон.

Я же…

Савка уснул ещё там, в машине, и дёргать его я не стал. Сам тоже прикрыл глаза, на случай, если кому проверить вздумается.

Свезло?

Пожалуй, что и так. Жив вот. Цел. Узнать узнал много нового. Теперь разобраться бы с узнанным.

Тени ходят оттуда.

Люди могут туда… а в вышний мир? Из него пробирается что-то помимо благодати? Или вот люди? По логике вещей должно бы. Ну или для сохранения равновесия? Может, как раз то, что позволяет тени сдерживать? Ладно, это скорее общего развития ради информация. Куда важнее сумеречник.

Во-первых, есть ли он…

Михаил Иванович полагал, что