Друг и лейтенант Робина Гуда - Анна Овчинникова

— Может быть, — пожал плечами Локсли, тщательно натирая воском тетиву.

— «Может быть»?! — Кеннет хлопнул себя искалеченной рукой по колену. — Да я готов поставить на кон спасение своей души — шериф заманивает тебя в западню! И на кой тебе сдалась серебряная стрела? Из того только серебра, что запрятано у нас за ретфордским перекрестком, можно было бы отлить десяток стрел...

Осекшись, Кен быстро взглянул на Стивена Коулта. Бывший лесник пробыл с нами слишком недолго, чтобы болтать при нем о захоронках с добычей; Кеннет, видно, здорово вышел из себя, если изменил своей обычной осторожности.

Но Коулт как будто не услышал слов, за которые многое бы отдал шериф ноттингемский. Он тоже возился с луком, и Мач смотрел на его приготовления с негодующей завистью. Остальные аутло до сих пор отсыпались после вчерашнего трудного дня и не менее беспокойной ночи.

— Это западня, — помолчав, упрямо повторил Кеннет. — Шериф привабливает тебя на серебряную стрелу, как оленя!

— Волка можно привабить, да трудно взять, — Робин не поднимал глаз от лука. — Пускай Певерил попробует удержать меня в ловушке, когда я добуду приз!..

— Это мы еще посмотрим, кто его добудет! — заявил Стив Коулт.

Робин Гуд быстро взглянул на него.

— Посмотрим, — с этими словами он вернулся к заботам о тетиве.

— Ты сошел с ума, — безнадежно пробормотал Кеннет. — Вконец спятил! Из-за какого-то куска серебра...

Я смотрел на приготовления Локсли, даже не пытаясь воззвать к его здравому смыслу. Потому что знал: дело здесь вовсе не в серебряной стреле и не в том, чтобы отколоть очередную веселую шутку, еще раз обведя костлявую вокруг пальца, — хотя Робин ценил такие приключения не меньше добычи, которую мы получали в результате наших сумасшедших эскапад. Главным для Локсли было и впрямь выиграть в состязании лучников и доказать всем, а в первую очередь самому себе, что он все еще самый меткий стрелок Ноттингемшира.

Наверное, я единственный из «волчьих голов» понимал, почему Робин так рвется принять участие в состязании.

Всю зиму главарь вольных стрелков неистово пытался вернуть себе прежнее мастерство — день за днем, неделю за неделей, иногда на таком морозе, что лопалась тетива и сдавала древесина лука. Порой мне казалось, что в результате своих усилий он, наоборот, останется калекой на всю жизнь, но я придерживал подобные мысли при себе, занятый обузданием собственного непокорного лука. Нет хуже времени для тренировок в стрельбе, чем зима; но чем ближе дело подходило к весне, тем вернее мои стрелы попадали в цель — и тем быстрее Робин оставлял меня позади. К марту я достиг уровня среднего лучника, Локсли же почти вернул себе былую хватку...

Почти.

И я прекрасно видел, что это самое почти не дает ему покоя. Проще сражаться с тугим, непослушным луком, чем с бесенятами внутри себя. Лучше бы Стивену Коулту было не бросать вызов Робину Гуду, усомнившись в его теперешней меткости. Молодой лесник поступил так без всякой задней мысли, просто из запальчивого самолюбия, но все равно — напрасно он заявил, будто сможет побить Робина на трех стрелах из десяти.

И вот теперь Локсли готовился к завтрашнему испытанию так серьезно, как не готовился ни к одному из своих прежних безумств.

Мне не нравилась эта его серьезность; мне не нравилось, что он заклинился на желании пойти на праздник в одиночку.

После бурного обсуждения, едва не перешедшего в драку, было решено, что с Робином отправится Стив Коулт, — лесник-ренегат тоже хотел во что бы то ни стало принять участие в состязании, к тому же слухи о его дезертирстве вряд ли успели дойти до шерифа. Но все остальные вольные стрелки должны были ждать своего главаря на краю леса, тут Робин уперся всеми четырьмя лапами и настоял-таки на своем...

Такое невиданное здравомыслие шефа нашей преступной группировки тоже не пришлось мне по душе.

— ...Ну-с, все готово! — объявил Тук, отложив палочку, которой размешивал в плошке странную смесь. — Сейчас вы увидите, на что способны талант, знание природы и умелые руки! Иди сюда, Робин, сядь вот тут, где чуток посветлее!

Локсли отложил лук, с некоторой опаской приблизился к фриару и опустился перед ним на колени.

Нынче ночью, уже под утро, мы оставили болота и перебрались в чащу за Моном, где стук топоров в последний раз раздавался не иначе как во времена Вильгельма Завоевателя. Даже сейчас, в марте, листва здесь была такой густой, что только самым настырным лучам удавалось пробиться ниже подлеска. Тук бесцеремонно подвигал Робина туда-сюда, наконец остался доволен освещением и потянулся за своей плошкой, пристроив под рукой две другие.

— Я собираюсь превзойти самого себя, — заявил фриар. — Могу пообещать, Робин: после того как я над тобой поработаю, родная мать не узнает тебя и не пустит на порог!

Я слегка вздрогнул, но Локсли молча закрыл глаза, позволив монаху вдохновенно приняться за дело.

Конечно, Тук и не подозревал, что последнюю фразу ему следовало бы сказать в прошедшем времени, а не в будущем, — Эллен из Халламшира уже не пустила сына на порог, хотя прекрасно его узнала.

Я никогда этого не понимал и вряд ли когда-нибудь пойму. А если честно, и не хочу понимать!

Робин обронил про своего отчима едва ли десяток слов, но по тому, что говорили о покойном в деревне, было ясно: любой женщине стоило бы радоваться избавлению от такого мужа. Однако Эллен не радовалась; по-моему, она давно уже позабыла, как это делается. Жизнь безнадежно пригнула ее к земле, потушила искры в глазах и приучила говорить полушепотом. Даже когда она сказала Робину, что никогда не простит ему убийство мужа, и захлопнула перед нами дверь, в ее глазах было больше усталой безнадежности, чем ярости.

Почти все обитатели маленькой деревушки Локсли в чем-то походили на мать Робина. Никто из здешних крестьян не ждал от будущего ничего хорошего, однако никто и не пытался ничего изменить: день прошел — и слава Богу. Они пахали землю и сеяли ячмень и овес, следуя традиционному порядку чередования посевов, принятому их прапрапрадедами; они отдавали львиную часть урожая господину и, ненавидя его тихой упорной ненавистью, не смели пикнуть, если тот требовал еще больше; они даже помыслить не могли поднять руку на принадлежащих графу оленей, которые приходили пастись на их полях. Вильгельм Завоеватель когда-то страшно расправился с восставшим Йоркширом, превратив это графство почти в пустыню; за сотню лет раны затянулись, ужас бушевавшей здесь резни поблек — зато как будто навсегда остался жить в душах жителей этой деревушки.

Я вздохнул с облегчением, когда мы с Локсли оставили дом товарища его детства и двинули дальше на юг. Пресвятая Богородица, как только Робин сумел продержаться здесь так долго? Откуда в нем взялись этот жизнерадостный бунтарский дух и решимость махнуть через флажки, раз он родился и рос среди живых мертвецов?

На этот вопрос у жителей Локсли имелся совершенно точный ответ: отцом Робина был всемогущий граф Дэвид Хантингдон. Двадцать с лишним лет назад он явился на охоту в Бернисделл и мимоходом обратил внимание на Эллен, дочь виллана Фоллиота, которая считалась тогда первой красоткой Халламшира. В Робине текла поганая норманская кровь — вот почему мальчишка начал с того, что поднял руку на господских оленей, а кончил тем, что пробил голову отчима и рванул в бега!