Незаконная планета - Исай Лукодьянов

Чернышев кивнул штурману, оба они скрылись в шлюзе. Диспетчер, пробормотав что-то о своенравии пилотов и о графике, тоже ушел к себе.

А часом позже курсанты, облаченные в скафандры обычного типа, гурьбой стояли у кромки космодрома Луна-2 в ожидании посадки на рейсовый корабль. Перед ними простиралась спекшаяся от плазмы равнина, залитая сильным светом прожекторов. Тут и там высились корабли. Оранжевыми жуками сновали по космодрому вездеходы, ползли транспортеры с грузами.

Солнце давно уже зашло, ледяная лунная ночь вступила в свои права. Невысоко над зубцами Апеннинского хребта стояла Земля, наполовину утонувшая в тени. На освещенной стороне ее огромного диска шла вечная игра облаков. Прекрасная переливчатая голубизна — на ней отдыхал глаз после утомительного черно-белого однообразия лунного мира.

Что поделывает сейчас там Буров? — подумал Морозов. Работает, должно быть, в вычислительном центре. Или спорит с Костей Веригиным, изобличая его в узости мышления и не давая бедному Косте рта раскрыть. А может, они бродят по саду Учебного центра втроем… с Мартой… Или, скорее всего, вчетвером — Марта в последнее время подружилась с Инной Храмцовой, миловидной хрупкой медичкой, к которой, стоит ей показаться на улице, со всех ног бегут кошки, обитающие в городке. В сумочке у Инны всегда припасена еда для кошек и белок, корм для голубей и скворцов, и собаки тоже ее обожают.

Они идут вчетвером, ребята острят наперебой, и тополя осыпают на них душистый пух, от которого щекочет в носу, и Марта посмеивается и защищает Костю от нападок Ильи. Вот они выходят на набережную, перед ними вечерний морской простор, и Марта глядит на далекий серп Луны и замирает при мысли о Федоре…

Федор Чернышев. Человек, посягнувший на святая святых — космофлотский график полетов. Черт, как он стоял, никого и ничего не замечая вокруг, и наговаривал письмо… Он, Морозов, не сумел бы так, куда там…

Морозов поднял левую руку, посмотрел на приборный щиток, прикрепленный к рукаву скафандра. Часы, компас, термометры, контроль дыхания. Все нормально. Температура тела тридцать шесть и шесть. Температура окружающей среды минус девяносто семь по Цельсию.

Ах, господин Андерс Цельсиус, почтенный вдумчивый швед, вы в тысяча семьсот каком-нибудь году, попивая кофе, размышляли, наверно, о будущем. Каким оно вам казалось, господин Цельсиус? Зеленым полем, по которому прыгают, как мячи, чугунные ядра шведских пушек? Пыльной дорогой, по которой топают тяжелые ботфорты? Уж наверное кто-то из ваших родственников, дядюшка например, какой-нибудь Карл-Густав Цельсий шел в цепи, нацеливаясь железным багинетом в брюхо моего пращура — какого-нибудь Гаврилы Морозова. А может, он был не Гаврилой, а моим тезкой — Алехой, и его погнали на войну, и он топал по пыльному проселку и орал по приказу капрала бодрящую песню… «Наши жены — ружья заряжены…» Впрочем, господин Цельсий, вас интересовало другое. Вы исследовали связь магнитной стрелки с полярными сияниями. Вы предложили стоградусную шкалу термометра. Только вы, сударь, за ноль взяли кипение, а за сто — замерзание. Хорошо, что ваш современник Карл Линней перевернул вашу шкалу вверх головой. Из своей обсерватории вы направляли на Луну астрономическую трубу, усовершенствованную мингером Христианом Гюйгенсом, — и, конечно, вам и в голову не приходило, что спустя три века на этой самой Луне будут жить люди… что в предшлюзовом вестибюле лунной столицы встанет, широко расставив ноги, белобрысый гигант-космонавт.

Нет, господин Цельсий, плохо вы мне помогаете. Совсем плохо…

На столе коротко прогудел видеофон. Буров не обратил на вызов никакого внимания. Он лежал на диване, закинув руки за шею, и думал. Весь день он сегодня не выходил из своей комнаты в общежитии. Ни на лекцию не пошел, ни в вычислительном центре не работал, ни к очередному самоэкзамену не готовился. Лежал и думал. Рядом, на низком столике, среди книг и пленок, стояла коробочка с ментоловыми пастилками — Буров грыз их одну за другой. Перед глазами у него висела огромная таблица, сделанная им самим и понятная ему одному. В эту таблицу было вложено многое: основные сведения из астрофизики, закодированные опять-таки самим Буровым разработанным кодом, проблемы «ближние» и «дальние» и сроки их изучения, и еще тут были знаки, отражающие «процесс самонаблюдения», и какие-то загадочные рисунки, о которых Веригин говорил, посмеиваясь, что это запись буровских сновидений.

Опять прогудел вызов. Буров выхватил из-под головы подушку, запустил ею в видеофон, но не попал. Он встал, и диван тотчас бесшумно убрался в стену.

Буров пошарил в стенном шкафу, вытащил дорожную сумку и поставил ее на стул. Затем сгреб рассыпанные по столу кассеты с микрофильмами, рабочие пленки и побросал их в сумку. Туда же отправился табулятор. Некоторое время Буров стоял в раздумье, перелистывая толстый том с крупным тиснением «ТАУ». В горле неприятно щипало: наглотался ментола. Потом, захлопнув книгу, Буров залез на стул и начал отшпиливать от таблицы кнопки.

Тут в дверь постучали.

— Ты дома? — Костя Веригин просунул в приоткрывшуюся дверь круглую, коротко стриженную голову. — Дома, — сказал он кому-то в коридоре. — Полюбуйтесь: кажется, собирается залезть на потолок.

Вслед за Костей в комнату вошли Марта Роосаар и Инна Храмцова.

— Илья, почему не отвечаешь на вызовы? — сказала Марта с порога. — Безобразие какое. Битый час тебя разыскиваем.

— А что случилось? — спросил он, продолжая отшпиливать таблицу. — Приближается цунами?

— Ни капли не остроумно! — Марта тряхнула золотой копной волос. — Через полчаса начнется вечер споров у философов. Мы вчера еще сговорились пойти — ты забыл?

— Не забыл. Просто передумал.

— Почему?

— Почему, почему… Потому что — в священном писании, что ли, сказано? — ненавистны мне пиры ваши.

— Какие пиры? Что за чепуху ты несешь, Илья? Слезь, пожалуйста, со стула!

Буров, не отвечая, выковырял последнюю кнопку, таблица с шуршанием перегнулась пополам. Спрыгнув со стула. Буров принялся за нижний ряд кнопок.

— Помочь тебе? — спросила Инна и, не дожидаясь ответа, стала отшпиливать таблицу с другой стороны.

— Добрая душа, — пробормотал Буров. — Возьми ментоловую конфетку, больше нечем тебя отблагодарить.

— Может быть, ты объяснишь, Илья, что происходит? — сказала Марта, пройдясь по комнате и остановившись перед раскрытой дорожной сумкой. — Куда это ты собрался? Впрочем, не отвечай, если не хочешь.

— Ну почему же, — сказал Буров, аккуратно складывая таблицу. — Я ухожу из института, вот и все.

— Ты что — шутишь? — Веригин изумленно воззрился на друга.

— Никогда в жизни не говорил серьезней.

— У тебя было объяснение с Шандором? — догадался Веригин. — Из-за статьи?

— Допустим.

— Илья, это просто смешно, — сказала Марта. — Ты написал обидную для Шандора статью, а теперь демонстративно уходишь из института. Как это понять?