По прозвищу «Сокол». Том 3 - Алекс Рок

Оксанка была одета в домашний халат, орудовала прихватом, словно надеялась утопить в работе собственные заботы. Как бы ей самой не дойти до кресла и пистолета в руках.

Сел за стол, заставил её обернуться. Меня выдала скрипнувшая половица. Надо бы заняться ремонтом, да что-то всё как-то руки не доходили…

Посмотрел дочери в глаза. Где-то в глубине собственного взгляда она умудрилась спрятать волнение.

– Оксан, всё в порядке?

– Д-да. А что, пап?

Бред. Кратковременная амнезия.

– Впав в шоковое состояние, из памяти может выпасть день-другой-третий, даже не заметите и не вспомните, – так объяснял её появление в моей жизни Максим.

Сегодня я хотел этим объяснить (оправдать) её хорошее настроение.

Уснула ведь у меня на руках, а теперь…

Теперь хотела, чтобы всё увиденное было просто страшным сном. Главное только хорошенько замести следы случившегося, и можно жить дальше.

Масло зашкворчало на сковороде, струйка теста растеклась, образуя ещё один блин, девчонка облизнула ложку. Сладкий запах малинового варенья манил взглянуть на стоящую прямо на столе банку.

– А это откуда?

– Баба Тоня с собой дала. А я на самое дно сумки положила, и вот…

– И таскала с собой банку варенья целую неделю в университет?

– Вот дура-то, правда?

Я подошёл к ней ближе, когда она закончила со следующим блином, настойчиво отвёл от плиты. Выключил газ, усадил девчонку на стул. Напускной лоск счастливой и ничем не обременённой девы слетел с неё, словно шаль.

За окном темно, на кухне свет, наряженная ёлка играла гирляндами, свет отражался в больших разноцветных стеклянных шарах. Утро, о котором я мечтал в детстве.

– Оксан, если сделать вид, что ничего не было, мир не изменится под тебя.

Она промолчала, засопела, опустила взгляд. Боялась смотреть мне в глаза, а я видел в ней слепую детскую надежду, что невзгоды вчера можно прогнать запахом блинчиков.

Моих слов хватило, чтобы прорвать плотину неуверенности.

– Пап, так всегда будет? Скажи мне?

– Как?

– Вот так. Будешь врываться в дом, кричать, чтобы я пряталась, а потом убегать из дома, хватая пистолет?

– Ты испугалась? – говорил мягко, почти елейно. Криком здесь точно ничего не добьюсь.

Она часто закивала головой. Маска счастья на её лице пошла трещинами, гримаса плача пришла ей на смену.

Совесть умела(переродилась, переключилась) в иронию. Настаивавшая на этом разговоре со вчерашнего вечера, сейчас она вопрошала: – Ну что, добился, чего хотел?

– Я… ну… А ты сам меня на своём месте представь! Что ты вот сидишь дома, вернулся с работы, а я запрыгиваю в дом, хватаю пушку и убегаю, крикнув напоследок, чтобы ты прятался. Это круто, наверно, в боевике, а в реальной жизни очень страшно. Я чего только передумать не успела…

Кивнул, а она продолжила.

– Знаешь, это вот как… как с детства, понимаешь? Вот когда выходишь из дома, а тебе улыбается дворник, в магазине здоровается кассир. Дети на площадке играют в машинки, куколки, снежки. А ты глядишь на это и понимаешь, что как только перешагнёшь порог дома, всё это исчезнет. Тебе не улыбнутся, не помашут рукой, не спросят, как оно, в школе. Обольют презрением и ненавистью. Каждое слово как будто нож. Мама… говорила всякое, разное. Но я даже в её призыве на ужин легко слышала, что «лучше бы меня не было». И уже не хочется возвращаться домой, потому что в нём не осталось для тебя места.

– Оксан, к чему это?

Она нагнулась и погладила льнувшую к ней Тучку.

– Пап, скажи честно, в твоём доме есть для меня место?

– Мы ведь это обсуждали. Сказал же, живи сколько хочешь…

– Сказал. Но ведёшь себя порой так, словно я кукла. Можно одеть в нарядное платьице, разрешить выйти из картонной коробки, а когда будет мешаться, усадить на книжную полку. Между сказками и трагедиями. Я просто не хочу быть пустым местом.

От её слов было тяжко на сердце, давило на грудь. Ей бы слезливые книжки писать, а не передо мной распинаться. Дисциплина, которой мне не хватало в последнее время, насмешливо брякнула, что размяк. Ещё чуть-чуть, и превращусь в толстого семейного тюфяка.

Оксана подняла на меня взор, ей хотелось ответа здесь и сейчас. Что угодно, лишь бы не отмашку.

Я выдохнул, попытался начать.

– Ну, ладно… – сразу же прикусил язык. Если что и начинается с этих слов, то нечто успокаивающее и эфемерное. Она хотела другого. – Оксан, ты же знаешь, кто я? Кем работал в прошлом?

Она уставилась на меня, внимательно изучая. Понял, что снова сказал не то. Сейчас где-то в глубине её души хрустит мой прежний образ героя, что словно деды поднимает бойцов в атаку. Наверняка смотрела фильмы, слушала патриотические песни, где окопная правда зарыта так, что не найдёшь. Меньше всего хотелось бы, чтобы она увидела меня залитого кипучей вязкой кровью с ног до головы, пробитый в десяти местах бронежилет и полные безумия глаза от всего всаженного в нутро обезболивающего. Там не до геройства, там до выживания…

– Оксан, я контрактник. Наёмник, как иногда называют либералы. Я убивал, калечил и творил иногда не самые хорошие вещи.

– А сейчас? Это всё из-за прошлого?

– Это всё ради того, чтобы в это прошлое не возвращаться.

– Период такой?

– Что? – я часто заморгал, она у меня почти с языка это сняла. Оксанка зябко поёжилась, зевнула и зажала руки меж бедёр.

– Мама так говорила. На неё иногда… находило. Невозможно же ненавидеть всегда. Иногда она превращалась в добрую, менялась на глазах, плакала и каялась. Словно осознавала, что творит со мной. Я… сперва радовалась, думала, в ней просыпается материнский инстинкт. Только после она становилась ещё злее, словно желала отомстить за ту пробившуюся искорку любви ко мне. Дать и отобрать втройне. Ты также?

Она подняла на меня взор, а меня пронзило холодом. Я вдруг понял, что мне совершенно нечего ей ответить. Звонок, грянувший словно набат, чуть не заставил подпрыгнуть и стал моим спасением. Тихо извинившись перед дочерью, встал и двинул открыть дверь.

Увы, у спасения был привкус Оксанкиной правоты…

* * *

Сашка приехал без напарника. Милицейский «бобик» нового образца, два СТО-ража в подмогу. Вооружены, словно я собирался бежать.

Оксанка кусала губы, глядя на полицейского, и не знала, что делать дальше. Болталась где-то посредине того, чтобы схватить меня за руку и никуда не отпускать, и между тем, чтобы вывалить весь наш с ней разговор как на духу.

Мне хватило ума забыть о сегодняшнем