Гость из будущего. Том 4 - Владислав Викторович Порошин

Не выходи из комнаты, не вызывай мотора.

Потому что пространство сделано из коридора

и кончается счетчиком. А если войдет живая

милка, пасть разевая, выгони не раздевая!

Голосил я, стуча громкими ударами своих шагов по столу. А затем, резко спрыгнув вниз, я залез под стол. Так как где ещё читать такое пронизанное депрессивным психозом произведение, как не под столом?

Не выходи из комнаты; считай, что тебя продуло.

Что интересней на свете стены и стула?

Зачем выходить оттуда, куда вернешься вечером

таким же, каким ты был, тем более — изувеченным?

Однако на последних строчках четверостишия мне захотелось выбросить этот предмет реквизита к чёртовой матери. И я молниеносным рывком разогнулся и с громким грохотом отбросил стол себе за спину. После чего Юрий Любимов не на шутку перепугался и вскочил с кресла. А из-за кулис высунулись немного озадаченные звуками скандала или драки актёры. Но меня уже было не остановить, поэтому я продолжил орать как резанный:

Не выходи из комнаты. Танцуй, поймав, боссанову

в пальто на голое тело, в туфлях на босу ногу.

В прихожей пахнет капустой и мазью лыжной.

Ты написал много букв; еще одна будет лишней!

И тут мне в голов пришло, что неплохо было бы показать элементы силового брейк-данса. Я сделал сальто назад и, снова сделав стойку на руках в позе крокодила, начал поворачиваться вокруг своей оси продолжая читать Бродского:

Не выходи из комнаты. И пускай только комната

догадывается, как ты выглядишь. И вообще инкогнито

эрго сум, как заметила форме в сердцах субстанция.

Не выходи из комнаты! На улице, чай, не Франция!

Затем я перешёл во вращение на спине, и финальное четверостишие стал читать, ползая по грязному театральному полу, словно червяк или перебравший алкоголя пьяница.

Не будь дураком! Будь тем, чем другие не были.

Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели,

слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся

шкафом от хроноса! Космоса! Эроса! Расы! Вируса!

— Аааааа! — громко заорал я, прочитав последние строчки, а затем дёрнулся всем телом и затих, распластанный на сцене пока малоизвестного театра на Таганке.

И вдруг из-за кулис к моему телу бросилась какая-то сердобольная девушка, которая тут же принялась неумело щупать пульс на моей руке.

— Он ещё живой? — спросил Любимов. — Может скорую вызвать?

— Пульс в норме, — улыбнулся я, а затем, спокойно встав на ноги, добавил, — примерно так я и играл на сцене нашего сельского клуба. Бабы на сносях рожали, мужики на какое-то время переставали бухать. А одна бдительная бабуля вызвала святого отца для обряда изгнания бесов. Однако отец ей сказал, что церковь тут бессильна, вызывайте санитаров. Правда, не уточнил для кого. В общем, Юрий Петрович, надо меня брать, — на этих словах я спрыгнул со сцены и с жаром пожал руку главному режиссёру театра.

— А он мне нравится, наглый, — хохотнул Любимов, обращаясь в сторону своих актёров, коих в зале собралось около десятка. — Такой может и пригодиться. А что это ты такое читал?

— Поток депрессивного сознания, — буркнул я.

— Нормальный поток, — усмехнулся главный режиссёр Таганки. — Запиши, я его как-нибудь в спокойно обстановке почитаю. Теперь вы, товарищ Высоцкий, покажите что приготовили?

— Отпустило? — шепнул я Владимиру Семёновичу, когда тот, взяв гитару, встал со своего зрительского места.

— Нормально, — криво улыбнулся он. — Ну, ты, Феллини, и навёл шороху.

— Теперь ты давай с Гамлетом пошуми, — прошипел я.

Странно, что с годами стала популярна версия, якобы Владимир Высоцкий являлся слабым актёром. Некоторые люди путают актёрское мастерство и творческий актёрский диапазон, который в очень редких случаях бывает широк. Там где Высоцкому приходилось играть шофёров и трактористов, там у него действительно выходило плохо. Зато в роли Ибрагима Ганнибала или в роли Дон Гуана Владимир Семёнович смотрелся более чем органично. Я уже молчу про Глеба Жеглова, в натуру которого он попал до мурашек чётко и точно. Да если бы Высоцкий был слабеньким актёром, то не ломилась бы вся Москва на его «Гамлета» и «Хлопушу», на которых билеты перепродавались втридорога.

И прямо сейчас на моих глазах будущий кумир миллионов играл и рычал на пределе своих сил и возможностей. А после монолога Гамлета Юрий Любимов буквально затрясся от нетерпения, наверное, уже представив, как будет выглядеть будущий спектакль. Поэтому я покосился на часы, которые показали половину одиннадцатого, и, сочтя свою миссию выполненной, тихо встал и так же почти бесшумно пошагал на выход из этого полутёмного зрительного зала.

— Привет, Феллини, — неожиданно в театральном фойе меня окликнула Нина Шацкая. — Нас вчера в ВТО Сава Крамаров представил, — добавила она, сочтя мою заминку за то, что я её не узнал. — Познакомься, это мой муж — Валерий Золотухин.

«Бумбараш», — буркнул я себе под нос, пожав руку ещё одной будущей звезде театра на Таганке.

— На репетицию приехали? — спросил я.

— Да какая репетиция, — отмахнулся Золотухин. — Я сейчас в театре Моссовета служу, а Нину туда не взяли. Сейчас хотим вместе Любимову показаться.

— Мы на прослушивание пришли, — поддакнула Шацкая. — Говорят, что Юрий Петрович новых актёров набирает. Вот мы и решились. А это ты там, на сцене, стол бросил?

— Да так, пусть не лезут, — улыбнулся я. — Слушайте, а почему вы ждёте здесь? Почему не в зале?

— Мандраж, — пробурчал Валерий Золотухин.

Я снова покосился на стрелки наручных часов, по которым моё опоздание на «Мосфильм» выросло до критических тридцати пяти минут, и, тяжело вздохнув, произнёс:

— У Юрия Любимова сегодня тоже мандраж. Сдаёт старик, сдаёт. За мной, — кивнул я.

Когда я и актёрская семейная пара Золотухин и Шацкая подошли к третьему ряду, где сидел главный режиссёр Таганки, Владимир Высоцкий уже закончил петь своих «Коней привередливых». В зале стояла тишина, а на лице Юрия Петровича чётко читалась крайняя степень культурного шока и потрясения. Чего, кстати, и следовало ожидать. Так как «Кони» и постановка «Гамлета с гитарой» должны были явиться Миру не раньше начала 70-х годов. Сейчас же в репертуаре театра имелся только «Добрый человек из Сезуана», который в лучшем случае тянул уровень простенького студенческого капустника.

— Надо брать, — уверенно брякнул я, кивнув в сторону Высоцкого.