Ланцет и Мейстер. Дело № 1: Ведьмин кот - Дана Арнаутова

«Флюхенберг… — снова повторил он про себя. — Слово, кажется, европейского происхождения, но вдруг просто случайное созвучие? А вот Мария — это уже показатель… Сразу понятен культурный пласт, и мое имя, возможно, здесь тоже удивления не вызовет».

Пока травница резала пирог, Стас еще раз оглядел комнатку. Ни розеток, ни проводов. В углу — кирпичная печь, от которой до сих пор расходится жар, хотя огонь уже погас. На стойке буфета глазурованный горшок с крышкой, а на крючках в углу висит пара сковородок и кастрюлька — все медное, ярко начищенное, так и сияет на солнце. Окно задернуто полотняной белой занавеской, по краю вышитой голубыми цветочками, на полу — пестрый тканый коврик. Чисто, уютно, даже нарядно. И ни одной пластиковой или эмалированной вещи. Нож — и тот с деревянной ручкой. Но чашка с молоком, которую ему подвинула травница, выглядит вполне современно — белый то ли фарфор, то ли фаянс, расписанный умилительными розочками. Не средневековье на дворе, и то хорошо…

Он взял золотистый треугольный ломоть, пахнущий корицей, откусил и едва не застонал от наслаждения. Пирог! Еще теплый! Корочка хрустит! Тесто воздушное, яблоки самую капельку кисловатые, сливочный крем сладкий и плотный — фантастический пирог!

Хотя после такой ночки он бы, пожалуй, и холодную овсянку проглотил, как амброзию… Тетушку Марию точно надо отблагодарить, вот только как? Не деньги же ей совать? Пара купюр в кошельке найдется, но толку здесь от них? Может, по хозяйству чем помочь, пока они внучку ждут? Ага, так и сделает… немного позже, когда проснется, а то что-то глаза слипаются… И голова какая-то тяжелая…

Он едва не уронил чашку с остатками молока, но умудрился поставить ее на стол. Второй рукой стиснул пирог, испугавшись за белую скатерть — пальцы не слушались, так и норовя разжаться. Стас выпрямился — и едва не упал со стула. Растерянно посмотрел на травницу — та взирала на него с доброй улыбкой, но морщинки больше не разбегались от глаз, да и улыбка показалась какой-то напряженной. А взгляд — выжидающим. Что за…

Дверь позади распахнулась, грохнув о стену! Стас приподнялся и с трудом повернул тяжелую голову, сонно удивляясь — кого могло принести с таким шумом? Внучку, что ли? Внучку… Жучку… Смешно… О, точно, кош-ш-ку! В домик влетел кот! Огромный, белый, со вздыбленной шерстью!

Он проскочил мимо и оскалился не хуже тигра, желтые глазища горели парой фонарей! Тот самый кот… Или не-е-ет…

Ох, как же спать-то хочется!

Упав на стул, Стас все-таки зацепил рукавом чашку, и молоко плеснуло, заливая скатерть. Белое на белом, оно вдруг показалось непонятной жидкостью в радужных, словно бензиновых, разводах. Стас вяло удивился, потянул носом, но бензином не пахло, а вот яблоки с корицей словно ударили в ноздри, но в сладком пряном аромате повеяло гнилью.

Тетушка Мария вскочила с лавки, оскалилась жутко и неправдоподобно — рот растянулся по-лягушачьи… нет, по-змеиному! Верхняя и нижняя челюсти широко разошлись, блеснули слишком крупные и острые зубы. Стас моргнул — травница пошла крупной рябью и приняла прежний вид. И тут же кинулась к коту, вытянув руки и растопырив пальцы — длинные и скрюченные, будто коряги. Показалось, что каждый палец заканчивается черным острым когтем.

Эти когти должны были вонзиться в морду кота, но тот увернулся и с диким утробным воем прыгнул на стол. Стас выронил пирог, попытался заслониться хотя бы рукой, но тело совершенно перестало слушаться. Однако жуткий белый зверь не напал — только сбросил пирог на пол и завыл — Стас мог бы поклясться, что слышит ярость и разочарование. Развернулся хвостом, выгнулся и прижал уши, окончательно превратившись в белый меховой шар, замер между ним и травницей…

А потом стало темно и тихо.

* * *

Крупный серый жеребец, купленный вместо гнедого, недавно порванного волколаком, шел ровно и послушно. Гнедого было жаль, он принял на себя бросок твари и ценой своей жизни выиграл хозяину пару драгоценных мгновений. Видо вообще слишком сильно привязывался к лошадям — при его службе черта неудобная и неприятная. Лошади в конюшнях капитула менялись часто и совсем не по возрасту.

— Скажите, Курт, вам тоже кажется, что я ищу в темной комнате черную кошку, которой там нет? — спросил Видо, когда они выехали за городскую стену и полдюжины рейтаров — дежурный отряд — растянулись в короткую колонну попарно, а их капитан привычно пустил коня рядом с Видо.

— Вам виднее, герр патермейстер. — Наедине Курт фон Гейзель, орденский кирх-капитан и третье должностное лицо капитула, мог себе позволить некоторую фамильярность, однако на людях свято соблюдал субординацию. — Но даже если так, что в этом плохого? Искать кошек — это ваша прямая обязанность, верно? — Видо слегка улыбнулся, показывая, что оценил шутку, и капитан продолжил: — За теткой Марией дурного не числится, но ведьма есть ведьма. Поди угадай, что и когда ей в голову стукнет?

— Мария — травница, — поправил Видо. — Ведьма она такая слабая, что еще немного — и даже под орденский эдикт не подпала бы. Больной зуб заговорить или там порез, ребенка полечить от испуга и колик… Ну, еще воду почуять, чтобы новый колодец выкопать… Крестьянам хватает, и ей самой так спокойнее — к слабосилкам Та Сторона куда меньше тянется. Сам не верю, что все эти странности с ней связаны, но другого объяснения пока нет.

— Может, пришлая забрела? — предположил опытный капитан, гонявший тварей, когда Видо еще был послушником в орденской семинарии. — Затаилась да пакостит по округе? Матерый зверь возле норы не охотится, вот и эта побоялась, а вышло наоборот?

— Может, — неуверенно согласился Видо. — Правда, я бы должен почувствовать… Но если ведьма или ведьмак сильные, то могли от меня спрятаться. А мог и новый кто-то появиться, не издалека, а местный. Сила проснулась, Та Сторона прислала фамильяра с договором, а молодые ведьмы — жадные и глупые. Начала охотиться, хлебнула крови, опьянела. И чем дальше заходит — тем больше хочется. Фамильяры таких дур не берегут, быстро разменивают, чтобы самим по иерархии подняться. И сидит у нас где-нибудь в норе будущая кровососка и людоедка, копит силу и заслуги перед Той Стороной.

— Поганый расклад, — помолчав, согласился фон Гейзель. — Если успеет поумнеть,