Орда встречного ветра - Ален Дамасио

перед собой последние резервуары пара, показался человек ростом и походкой как мальчишка лет десяти. Я понял, кто был перед нами, только когда Ороси, выскакивая из воды, принялась кричать:

— Тэ Джеркка! Тэ! Это же учитель Эрга!

— Кто?

Ω Барнак! Тэ Джеркащ, самый крутой из всех крутых перцев, единственный мастер Кер Дербана, который у меня всегда был в уважении. Что он тут забыл, в этой водяной дыре, чего притащил сюда свои легкие глотателя шквалов? Он состарился не на одну морщину, а на сто пятьдесят одну. Маэстро, все равно он выглядел таким же живчиком, как раньше. Сухой, как ствол на полном ветру. У него все лицо в спираль закрутило вокруг шнобеля, зато зрачки подвижные, как всегда, и взгляд, как будто через него ветер хлещет напролом… Тэ Джеркка, вот бандит! Я когда выиграл Страссу, когда они все были вынуждены посвятить меня в Трассеры, никто не пришел мне руку пожать, меня все проигнорили. Ни один хрыч. Кроме него. Так и воняло ордонаторскими соплями повсюду, пялились на меня, чуть от злобы не полопались. Никто мне не мог простить, что я на старт один приперся. Так это в испытании проблема, а не во мне. Я был тем, кто нужен, как я мог согласиться, чтоб какой-то сморчок, который только и умеет, что семенить на своих двоих, меня обошел? Перехватить механическую трассировщицу, какой в этом был смысл? Что в этом было общего с тем, что ждало нас на самом деле, с дикой трассой? И Тэ Джеркка это понимал. Он всегда это знал. Он ко мне подошел, когда я спустился с эстрады. Один подошел. Второго такого не нашлось.

501

Скрутил мне щеку, тот еще шутник, и бросил: «Ты, дальше всех остальных. Ты пойдешь. Ты понял, что никаких правил. Одна вещь больше всех других — ярость. У тебя нет другого, ничего большего, это все, что у тебя есть — ярость. Сделай ее себе женой и иди». Я благодаря нему допер, что Ордан никогда не хотел, чтобы я первым пришел. Он этого не говорил, ему было нельзя. Но я сам понял. Линия Голготов у них в Аберлаасе уже из ушей дымила. Школа прямой трассировки, термические потоки в рельефе, встречный ветер, эксплуатируемый на всю катушку до привязи, под ротором, под кучевыми, этого не было в догме, этому нас не учили. Это все была идея первого Голгота.

) Тэ Джеркка поприветствовал каждого из нас по имени и по званию. Он сразу сообщил, что у него очень мало времени, и попросил встать вокруг него. Мы окружили его, стоя почти по пояс в воде. Ему не пришлось требовать внимания и тишины. Если его появление само по себе выходило за рамки доступного, то голос и облик были и вовсе неописуемы. Перед нами, вне всякого сомнения, был человек, поскольку у него были глаза, рот, нос, две руки, две ноги, но он скорее походил на внешнюю границу человеческого существа, на его возможный порог, а может, уже и сразу дверь, едва ли вообразимую, которая вела наш вид к чему-то другому, чему-то более… более живому. Глядя на него, складывалось впечатление, каким бы абсурдным оно ни было, что у него внутри крутилась воронка, что она закручивала все его кости и мускулы, засасывала в неотвратимую центрифугу весь его костяк, сгибала позвоночник, извивала руки и ноги, тянула за шейные позвонки и за затылок… И потом это лицо, лицо со взглядом бури, с ускользающими зрачками, этот невероятной подвижности взгляд, лицо, черты которого,

500

казалось, говорили только об одном — о внутренней борьбе между силой его внутреннего вихря и его прирожденной формой, об ускоренном распаде того облика, который он унаследовал во время своего человеческого рождения. Но анатомия сопротивлялась, она еще не сдала своих позиций, и в результате выходило обличье в кривизне, нетипичное, ни на что не похожее лицо, в котором морщины укладывались в спираль вокруг носа с несоразмерно раздутыми ноздрями.

И все же самым впечатляющим был не его вид, а дыхание и голос. Когда он произнес первую фразу, то вдохнул в себя такой объем дождя и воздуха, с такой спокойной свирепостью, будто вой олифанта буравил ему бронхи. Он закрыл глаза и рот, справившись с этим усилием без видимого труда, и снова выпрямился. Голос, которым он с нами заговорил, отличался от того, что он обыкновенно использовал в разговоре. Казалось, тот был сделан из блоков сжатого воздуха, откалиброванного в животе, обрубленного ударами голосовой щели, твердого нёба, ухватами зубов — хриплые блоки взрывались в воздухе по одному, разделяя для наших ушей каждый слог и каждую волну. У Тэ Джеркка был свой собственный синтаксис, весьма примитивный, но тем не менее каждое сказанное им слово потрясло меня физически:

— Я пришел предупреждать вас. Поддержать вас. Что-то идет за вами уже неделю. Что-то сильнее Эрга. Нельзя его пересилить. Нельзя его победить. Можно только утомить или привлечь в другое место, другой пищей. Я изучил это Нечто немного. Дам точные инструкции, позицию каждого, скорость передвижения всем. Каждый должен быть один, нельзя групп. Эрг будет действовать в воздухе. Я буду держать землю. Вы будете в воде, пока не скажу подняться на скалы. В зоне тридцать скал. У каждого

499

своя. Если Нечто вас атакует, вы ничего не почувствуете. Слишком поздно. Не бойтесь. Моментальная смерть. Без страданий, без страха. Нечто очень быстрое и медленное одновременно. Зависит. Не в одной эпохе с нами, гуляет. Вот. Я сказал. Вопросы хотите вы задать? Ороси?

— Мы имеем дело с хроном, мастер? Каким именно?

— Очень особый хрон, аэромастерица. Автохрон.

— Это разумное существо?

— Эммм… Трудно сказать. Иногда очень разумное, иногда глупое, как дуб. Бой очень деликатный, поэтому нельзя предвидеть тактику, своя логика… В некоторых случаях сами поймете. Девятый Голгот, вопросы?

— Какое оно на вид? Как мы узнаем эту кучу дерьма?

— Нет формы. Нечто никогда я не видел, только его эффекты…

— Как оно убивает?

— Оно не убивает. Ты сам себя убиваешь. Всегда!

— Название у него хоть есть, чтоб знать, что на могиле моей потом писать?

π Вместо ответа Тэ Джеркка достал из своей сумки целый арсенал винтов, сверхскоростных ножей, каких-то странных рожков, стальных бумерангов, медных дисков. ()и разложил