Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

— Итоги, — начал Лев, глядя в окно на метель. — Мы создали систему механизированного учёта. Отразили прямую диверсию и усилили внутреннюю безопасность. Провели удачную операцию по пересадке роговице по методу Филатова. Внедрили методику сетчатой пластики кожи. И, что, возможно, главное, — отстояли принцип восстановительной, а не просто «спасательной» хирургии.

Громов, отхлебнув чаю, кивнул. Его лицо в свете настольной лампы казалось высеченным из гранита.

— Ваш «Ковчег», Лев Борисович, стал не просто госпиталем. Он превратился в фабрику медицинского будущего. И, как вы сами убедились, враги это прекрасно поняли. Вы для них — стратегическая цель.

Позже, уже глубокой ночью, Лев и Катя были дома. Андрюша давно спал. На столе в его комнате лежал новый рисунок: «Ковчег», от которого во все стороны, словно лучи, тянулись ниточки к маленьким, схематичным человечкам.

— Это папа чинит людей, — пояснил он Кате перед сном.

— Он видит суть, — тихо сказала Катя, стоя рядом с Львом в дверях детской.

Лев обнял её за плечи. Он смотрел на спящее лицо сына, а потом — в окно, на огни института, яркие и непоколебимые в разыгравшейся метели. Самый страшный год войны остался позади. Впереди был год Победы. И год, когда всё созданное ими должно было доказать свою жизнеспособность уже в мирное время.

Глава 26

Между войной и миром

За окном, под низким свинцовым небом, клубился морозный пар от котельных, но здесь, на шестнадцатом этаже, царил свой микроклимат: напряженный, раскаленный тихим противоборством.

Сергей Павлович Макаров, замнаркома, с лицом человека, давно разучившегося удивляться, медленно перелистывал папку с отчетами. Его палец, пухлый и белый, с раздражением тыкал в колонки цифр.

— Товарищ Борисов, ваши аппетиты пугают, — его голос был ровным, без эмоций, как стук счёт. — Семьдесят тысяч рублей на «лабораторию психологической реабилитации». Сто двадцать — на «экспериментальное отделение иммунологии». Сто пятьдесят — на «цех протезирования с элементами биоуправления». Вы понимаете, что за эти деньги можно содержать десяток районных больниц? Война не кончилась, а вы уже в фантастику ударились.

Лев, сидя напротив, чувствовал, как знакомое, едкое чувство подступает к горлу. Чувство, среднее между яростью и глубочайшей усталостью. Он сделал глоток остывшего чая, давая себе секунду на паузу.

— Сергей Павлович, давайте посмотрим не на затраты, а на экономический эффект, — Лев отодвинул от себя папку и достал другую, с собственными расчетами. — Возьмем протезы. Один комплект нашего протеза кисти с биоуправлением стоит три тысячи рублей. Инвалид войны с такой кистью может работать — токарем, слесарем, сборщиком. Его средняя годовая зарплата пять тысяч. Государство не платит ему пенсию в полторы тысячи ежегодно, а получает налог. Окупаемость меньше года. А теперь умножьте на тысячи инвалидов. Это не фантастика, это простая арифметика.

Макаров усмехнулся, коротко и сухо.

— Арифметика у вас своеобразная. Вы считаете трудоспособными калек без рук и ног. А я вижу, как они по улицам ползают. И ваши «психологические тренажеры» им не помогут.

— Они не ползают, Сергей Павлович, — голос Лева налился сталью. — Они ходят на наших протезах. И работают в наших мастерских. И их дети не видят отцов-инвалидов, а видят отцов-рабочих. Это и есть та самая победа, ради которой мы воюем. Не только на карте, а в головах.

— Победа будет тогда, когда последний фриц ляжет костьми у наших границ! — Макаров резко хлопнул ладонью по столу, отчего подпрыгнула стеклянная пресс-папье. — А вы мне тут про какую-то фантастику рассказываете! У меня указание — сокращать расходы, а не множить их!

Диалог длился еще полчаса. Лев, стиснув зубы, оперировал цифрами, процентами, статистикой выживаемости и возвращения в строй. Он чувствовал себя не врачом, не ученым, а бухгалтером на дуэли, где вместо пистолетов — калькуляторы. Когда Макаров, наконец, поднялся, сухо кивнул и вышел, в кабинете повисла гробовая тишина.

Лев сидел неподвижно, глядя в пустоту. Пальцы сами собой сжались в кулаки. Волна горячей, бессмысленной ярости накатила на него, смывая всю выдержку. Он резко встал, сгреб со стола папку с пометками Макарова и с силой швырнул ее в угол. Бумаги с шелестом разлетелись по полу белым веером.

— Черт! — вырвалось у него хрипло, в пустоту. Единственное слово, которое его мозг, перегруженный формулами и диагнозами, смог подобрать для всей невыносимой абсурдности происходящего.

Глубокой ночью, когда «Ковчег» погрузился в напряженую, прерывистую дремоту, заливаемую лишь светом дежурных ламп, Лев брел по длинному коридору терапевтического отделения. Он сбросил халат, остался в рубашке с закатанными до локтей рукавами. Здесь пахло по-другому — не чернилами и табаком, а лекарствами, слабым запахом пота и сна. Здесь был его забытый язык.

Он подошел к посту медсестры. Молодая девушка с испуганными глазами, представившаяся Лидой, вскочила при его появлении.

— Товарищ директор…

— Спокойно, сестра, — Лев мягко остановил ее. — Я просто помогу с ночными процедурами. Давайте список.

Он прошел в палату. Первый пациент — старый рабочий с венозной язвой, не связанной с войной. Просто человек с больной ногой. Лев нашел его историю болезни, сверился с назначениями. Поставил капельницу с витаминами. Его пальцы, привыкшие сжимать ручку или отдавать приказы, с непривычки дрогнули, втыкая иглу в резиновую пробку флакона. Он ощутил прохладу стекла, упругость резины. Тактильные ощущения, от которых он отвык.

Подойдя к больному, он нашел вену на смуглой, исчерченной прожилками руке. Кожу обработал спиртом, резкий, чистый запах ударил в нос. Ощутил под пальцами тонкую, скользкую кожу, упругий валик вены. Ввел иглу. Кровь тугими каплями заполнила канюлю — верный знак.

— Вот и хорошо, — тихо пробормотал он, больше для себя.

Старик проснулся, его мутные глаза с трудом сфокусировались на фигуре врача.

— Доктор?..

— Все в порядке, дядя Митяй, — Лев сказал это автоматически, голосом Ивана Горькова из далекой, почти стершейся жизни. Голосом обычного врача. — Капельницу поставил, спите.

Когда он закончил, старик потянулся к его руке, со свистом вдыхая воздух.

— Спасибо, родной… Спасибо…

Простое, немудреное спасибо. Не за спасенную страну, не за прорывную технологию. За то, что поставил капельницу ночью. Что-то сжалось внутри Льва, какая-то ледяная скорлупа дала трещину. Он кивнул, не находя слов, и вышел из палаты, чувствуя на своей коже призрачное тепло чужой благодарности.

Вестибюль «Ковчега» в этот час был почти пуст. Лев ждал, прислонившись к холодной мраморной стене колонны. Наконец, распахнулась массивная дверь, и впустила клубящийся морозный пар. На пороге замерли двое.

Мишка Баженов. Его фигура, всегда чуть сутулая, сейчас казалась совсем сломленной. Лицо серое,