Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн

Я медлю, положив руку на старомодный рычаг, и смотрю вверх, изучая каменную башню. Мне не видно окон, щелей или хоть чего-нибудь с этой стороны, чтобы посмотреть, сколько там уровней.

– Что думаешь? – спрашиваю я. – Семь или восемь этажей?

– Похоже на то.

Пережить семь или восемь уровней. Но даже если мы не доберемся до верха вовремя, мы не умрем. Это хотя бы что-то.

Рычаг протестующе скрипит, когда я давлю на него, и мы вместе с Буном шагаем внутрь.

75

Победить, проиграть или умереть

Не знаю, чего я ждала от первого автоматона Гефеста, но, будь я проклята, точно не того, что это будет маленький ребенок из чистого золота, стоящий в центре круглой комнаты.

Дверь закрывается за нами, оставляя пространство, освещенное фонарями и единственным окном с противоположной стороны. Ребенок-автоматон, выглядящий года на три, медленно поднимает мясницкий нож самого зловещего вида, и его миленький ротик изгибается в улыбке, отражающей чистое зло. Он бежит на меня, широко размахивая ножом, а его звенящий радостный смех наполняет комнату.

– Твою мать! – ору я.

Хватаюсь за топор, но я настолько обалдела от убийцы-ребенка, что промахиваюсь мимо кармана. Пытаясь нащупать оружие, я разворачиваюсь и бегу. Между нами с автоматоном встает Бун и пинком отправляет металлического пацана через всю комнату. Тот бьется о стену, но быстро поднимается на ноги и хихикает, прежде чем снова начать гоняться за нами. К этому моменту я уже не пытаюсь добраться до топора. Я не смогу вынести, если придется зарубить ребенка, пусть даже это автоматон.

Уворачиваясь от смертоносного и смеющегося демона-карапуза, я вытаскиваю из жилета бечевку, которую Зэй вернул мне после Подвига Диониса.

Бун видит, что я делаю, и, не говоря ни слова, начинает работать со мной.

Требуется еще один пинок от Буна и наши совместные действия, чтобы еще три раза увернуться от автоматона, прежде чем я наконец могу захватить эту скотину сзади, пока он гоняется за Буном. Я обматываю вокруг него бечевку, пока металлические руки не оказываются плотно прижаты к бокам. Как только автоматон перестает корчиться и с лязгом роняет нож, справа от нас распахивается потайная дверь.

Теперь я понимаю, почему прохождение в одиночку было бы проблемно.

– Неплохо, Керес, – говорит Бун.

Он даже не запыхался. А я – да.

За дверью мы находим ведущую наверх каменную винтовую лестницу, истертую ногами, которые ступали по ней много веков подряд. Когда мы доходим до следующего этажа, дверь туда уже открыта.

Внутри мы обнаруживаем латунную сову, сидящую перед шахматной доской.

Я смеюсь.

Шахматы – единственная игра, которую держат в логовах Ордена. По сути, Орден настаивает, чтобы заложники учились играть, и играть хорошо, утверждая, что стратегическое мышление – главный инструмент для всех воров. Хороших воров, по крайней мере.

И я хорошо умею играть. Как и Бун.

Ха!

Мы с Буном изучаем доску, на которой уже идет игра. Потом мы садимся на стоящие здесь стулья и начинаем работать. Через четыре хода Бун мягко прикрывает мне рот ладонью:

– Прости, но тебе и правда пора взять под контроль эту привычку. Когда-нибудь тебя могут из-за нее прикончить.

Я морщу нос, потом отстраняюсь.

– Знаю.

Завершение игры занимает больше времени, чем мне хотелось бы, – в основном потому, что нам с Буном приходится прекратить спорить над стратегией, – но мы наконец умудряемся поставить сове шах и мат в семь ходов. Распахивается еще одна дверь.

Бун ухмыляется:

– Проклятье, ты хороша. Когда вернемся в логово, я попрошу Феликса сделать нас напарниками.

Он говорит это так обыденно, так прозаично, что я знаю: эта фраза не продумана и не сказана из жалости. Он и правда хочет работать со мной. Он только что поставил галочку рядом с мечтой из моего списка, даже не зная, что это делает.

Вот только…

Почему мне внезапно так сложно представить себя живущей в Верхнем мире? Вдалеке от Аида.

– Хорошо поиграли, – говорю я сове.

Механизм внутри птицы жужжит, когда та поворачивает голову, а потом она издает гудящее уханье, заставляющее меня улыбнуться. Два этажа пройдено, и я чувствую себя более уверенной в том, что мы хотя бы выживем.

Я направляюсь к двери, но успеваю дойти только до основания следующей винтовой лестницы, как позади меня раздается знакомый свист.

Я поворачиваюсь и вижу, как Бун сидит – да, сидит, как будто все происходящее в мире его не волнует, – на деревянном подоконнике, ноги свешены наружу, а на лице цветет ухмылка.

– Что ты делаешь? – спрашиваю я, подбегая к нему.

Потом выглядываю наружу. Мы на третьем этаже, так что до земли метров десять, но ров не примыкает вплотную к стенам башни. Между водой и стеной есть пространство, и оно усеяно копьями, воткнутыми в грязь. Сотни жутковатых наконечников, направленных прямо в воздух, как иглы злого дикобраза.

Бун беззаботно закидывает ногу на ногу.

– Гефест сказал: не важно, как мы доберемся до вершины. Главное – добраться. – Он смотрит на стену. – Думаю, мы шли по сложному пути.

Я высовываюсь из окна, чтобы посмотреть вместе с ним вверх.

Во имя проклятий всех преисподних, он прав. Я вижу наверху семь этажей, судя по количеству окон, а замковые стены отнюдь не неприступны: они из грубого камня, на них везде полно выступов – куча зацепов и упоров, чтобы добраться до вершины.

Это определенно быстрее – особенно для Буна, который, разумеется, фантастический альпинист, – и намного безопаснее, чем встречаться с автоматонами. Это при условии, что я справлюсь. Я не худшая скалолазка, но и не лучшая, и у нас нет веревок.

Бун, кажется, читает мои мысли, потому что он подмигивает:

– Я присмотрю, чтобы ты добралась до верха.

Он это серьезно.

– Подвинься. – Я нетерпеливо машу на него рукой.

Он усмехается и передвигается так, что уже больше не сидит на подоконнике, а повисает сбоку на стене. Я сажусь и свешиваю ноги наружу, потом ищу удобные упоры для рук и ног. Через несколько секунд я уже тоже свисаю на стене замка, глядя вверх, пытаясь вспомнить тренировки и намечая маршрут для первых движений.

– Налево? – спрашиваю я.

– Нет, – указывает он. – Направо. Видишь вон то большое скопление?

– Поняла.

Мы начинаем взбираться. Мое сердце бьется так сильно, что я чувствую пульсацию крови в ушах и висках. Как минимум один раз я вижу свечение из одного из окон наверху. Наверное, Ореол Диего или ожерелье Дэ. И несколько криков доносятся с разных этажей. Я двигаюсь осторожно и медленно, стараясь переносить большую часть веса на ноги, и мы оставляем позади одно окно. Мы подбираемся к следующему подоконнику, когда Бун шепчет:

– Ты напеваешь.

Я обрываю звук, идущий из горла.

– Прости.

Мы молча разделяемся и лезем каждый своим маршрутом вокруг проема.

Когда подоконник уже находится на уровне моего пояса, я делаю паузу, чтобы поискать зацеп для руки. Пока я верчу головой в поисках, какая-то серебряная вспышка вырывается из башни. Она размытая – настолько быстро все происходит. Я понимаю только, что Бун дергается так, чтобы оказаться между мной и тем, что летит в нас изнутри.

Я вижу, как он принимает удар, его большие ладони цепляются за подоконник, а тело сотрясается. Он издает возглас. Громкий.

А потом без паузы тянется ко мне. В попытке отодвинуть меня или убедиться, что я не упаду, – я точно не уверена. Все происходит в одно мгновение. Когда он поворачивается, я внезапно вижу красный потек, уже просочившийся через его рубашку, – широкий разрез у него на груди.

Но серебряная вспышка из башни достигает нас прежде, чем я успеваю хотя бы вдохнуть, – и вот Бун уже в воздухе.

Его лицо искажено шоком, он машет руками, и я тщетно тянусь к нему, хватаясь за воздух, когда он падает вниз.

– Нет! – кажется, кричу я, наблюдая за его падением.

Как будто время замедлилось и его падение занимает вечность.

Капли крови