Стимпанк - Пол Ди Филиппо

– Остин, Дэвис и я, – сказал Крукс, – разделим одну палатку. Уолт и Ген займут другую. А у дам будет их собственный приют. Теперь давайте поставим их. Хотя небо как будто не угрожает дождем, эта трава должна же когда-нибудь и как-нибудь орошаться.

Ничто не могло быть более трагичным для Эмили, чем перспектива провести ночь бок о бок с противной и – как она обнаружила после долгого соседства с ней – заметно чесночной мадам Селяви. Однако альтернативы, казалось, не было – во всяком случае, она слишком устала, чтобы искать другой выход.

Эмили следила, как мужчины вбивают колышки в дерн и натягивают веревки. Несколько мшгут спустя внезапный ветерок – первый, который она ощутила в Обители Лета, – заставил се обернуться.

То, что она увидела, оставило ее Легкие Неподвижными, а их Хитроумные Клетки не способными даже на Пантомиму Дыхания.

Менее чем в шести шагах от бивака овал травы пришел в движение.

Словно почва забурлила под действием ста тысяч извивающихся земляных червей. Земля лопалась и бугрилась.

И сама трава поддалась этому феномену. Каждый стебель, казалось, обладал собственной волей, приплясывал и переплетался с соседними, будто щупальца каракатицы.

Эмили, чудилось ей, в ужасе следила за происходящим целую вечность, хотя, вероятно, прошло лишь несколько секунд. Наконец, обретя голос, она еле слышно позвала:

– Кто-нибудь… помогите!

Во мгновение ока ее окружили остальные члены экспедиции. Эмили немо указала, и они ахнули в один голос.

Потому что теперь трава слипалась! Обретала форму и плотность, отдельные стебли утрачивали индивидуальность, вырастали и сплетались в бесшовную ткань.

И эта ткань, зеленая, как сукно бильярдного стола, облекала невидимый каркас скелета и вскоре обрела глянец зеленой плоти – и форму абсолютно нагого ребенка мужского пола!

Трансформация травы завершилась, дитя лежало на спине и дышало, его глазки были закрыты. Младенец растительности.

Никто не издал ни возгласа, не выразил изумления, пока не заговорил Уолт:

– Трава прерии разделяется, выдыхая свой особый запах. Я требую от нее духовного соответствия. Я требую, чтобы стебли вздымались в словах, в делах, в бытии и собственной походкой шли…

Когда Уолт постепенно умолк, зеленый ребенок открыл глаза и посмотрел вверх в небо с тихим удивлением. Уолт шагнул к мальчику. Эмили ухватила его за рукав.

– Нет, Уолт, не надо! Мы не знаем, что это за существо.

Тоном мягкого упрека Уолт ответил:

– Если я хочу заговорить с кем-то, кто передо мной, кто скажет мне «нет»?

Эмили неохотно выпустила его рукав, и Уолт тремя твердыми шагами покрыл расстояние, отделявшее его от мальчика.

Присев на корточки рядом с ним, Уолт сказал:

– Сынок, ты способен слышать и понимать меня? Голос ребенка был сладким, как запах клевера: – Да.

– Где ты? Что случилось с тобой?

Ребенок заморгал. Зеленые ресницы опускались и поднимались над зелеными глазами.

– Я… я был стар. Болен. Умирал. Я… я умер. Дыхание Эмили заострилось подобно колу. Так, значит, правда: они в Обители Лета, прихожей Рая… Былой религиозный трепет объял ее.

– В каком году ты умер? – спросил Уолт.

– Году? А, ты говоришь о времени. Год был тысяча девятьсот… тысяча девятьсот девяностый или вроде… Не помню.

Теперь Крукс обрел дар речи:

– Это нелепость! Как можем мы говорить с духом кого-то, кто еще не жил?

– Время – вещь непростая, – предостерег Дэвис. – Вполне возможно, что Обитель Лета сосуществует со всеми веками, прошлыми, настоящими и будущими. Такая теория объяснит прекогницию, которая отличает некоторых духов…

– Каким было твое смертное имя? – спросил Уолт.

– Имя? – повторил ребенок, будто это было иностранное слово. – По-моему, имя у меня было. Все это так быстро… Аллен. Аллен Гинсберг[144]. Это имя?

Такие земные звуки среди всей этой чужеродности рассмешили Уолта, и он положил руку на плечо мальчика.

– Да, это имя, и притом отличное древнееврейское. При прикосновении ладони Уолта черты ребенка преобразило изумление.

– Ты Уолт Уитмен! – сказал он, и, будто потрясенное таким открытием, дитя лишилось чувств.

Испуганный Уолт быстро подхватил мальчика на руки и выпрямился.

Когда мальчик только что родился в прерии, явив взглядам плодородную бурую землю, образовалась плешь, четко соответствовавшая его абрису.

Но прямо у них на глазах из почвы высунулись острия ростков новой травы и прекратили тянуться вверх, едва их верхушки сравнялись высотой с родичами вокруг. И вскоре отличить это место от остальной прерии было уже невозможно.

Уолт отнес мальчика в кольцо палаток и посадил на землю, прислонив к тюку со снаряжением. Откупорил бутылку и обрызгал водой лицо ребенка.

Аллен – теперь Эмили называла ребенка мысленно именно так – открыл глаза.

– Море, – сказал мальчик. – Я должен найти море и соединиться с другими в нем.

Аллен встал на ноги и зашагал в сторону заходящего солнца.

– Погоди! – воскликнул Дэвис.

Аллен послушно остановился, но его нагое тельце все еще словно устремлялось на запад.

– Ты говоришь о Турмалиновом море?

– У него нет названия, это просто море. И я должен идти к нему.

Остин протянул руку к ребенку, словно желая прижать его к груди.

– Ты как будто каким-то образом узнал географию этого края. Не можешь ли ты помочь нам отыскать здесь наших любимых?

– Если они уже достигли моря, искать их там вы будете напрасно. И почему ты называешь меня Алленом?

– Но… но ты сказал нам, что таким было твое имя прежде, чем ты оказался здесь.

Мальчик посмотрел на них с наивной и абсолютной искренностью:

– Я никогда нигде не бывал, кроме этого края, никогда. Я знаю только Обитель Лета.