Тучи сгущаются - Лориана Рава

-- Всё равно срам и непристойность, ? ответил Славный Поход, ? ну все мы знаем, чем белые люди промышляют, но рисовать-то это зачем?

-- Затем, что не все могут себе это представить и не все могут съездить к христианам, чтобы это увидеть. Я видел работорговлю в дни своей юности, и хочу запечатлеть это прежде, чем сложу свои руки навсегда.

Тут художник обернулся, и Асеро увидел, что тот очень стар, по возрасту годится ему в отцы, а своей юной модели -- в дедушки. Но ещё больше Асеро поразило то, что хотя старик не мог не заметить льяуту на головах вошедших, он и продолжал вести себя так, точно перед ним -- обычные горожане.

-- Скажи мне, Графитовый Карандаш, ? начал Асеро, ? тебе передавали про мою просьбу снять копию с картины твоего отца?

-- Передавали. Но сделать я это могу лишь при одном условии.

-- При каком? Ты знаешь, что я могу если не всё, то очень многое.

-- Сними свой запрет на показ моей картины.

-- Но я ничего не запрещал, ? удивлённо развёл руками Асеро.

-- Не лукавь, государь, Жёлтый Лист запретил показ от твоего имени. Даже у себя я обязан держать её за занавеской, чтобы не увидели случайные посетители.

-- Там что, опять что-то непристойное? ? спросил Славный Поход.

-- Нет там ничего непристойного, впрочем, Жёлтый Лист считает иначе, ? ответил художник, подошёл к стене и отдёрнул занавеску и Асеро на некоторое время потерял дар речи от изумления и восхищения.

Полотно было подписано "Атауальпа в Кахамалке", впрочем, сюжет картины был понятен любому мало-мальски знакомому с историей родной страны тавантисуйцу. В левой части картины был изображён царственный пленник, с болью и отчаяньем смотревший в окно под потолком справа, где сквозь решётку был виден кусочек синего неба, зелени и какая-то птичка. Кандалы пленника переливались стальным блеском, который казался мертвенным на фоне желтого одеяния и золотых украшений. Внизу под окном был расположен низенький столик с изысканными яствами и напитками, но было очевидно, что царственный пленник не притрагивался к еде. Разве может вся эта роскошь радовать того, кто потерял свободу и обречён на унизительную казнь? Хотя Асеро не знал, что натюрморты с дорогой посудой и увядающими цветами и фруктами для европейских художников являются символом быстротечности времени и неумолимо приближающейся смерти, а вино в чаше -- символом страдания, которые герою предстояло испить, но картина была вполне понятна и без такой расшифровки.

-- И что Жёлтому Листу могло тут не понравиться? ? спросил, наконец, Первый Инка, обращаясь не столько к автору картины, сколько к самому себе.

-- Возможно, он считает неправильным напоминать о поражениях, ? сказал Славный Поход.

-- Но у нас и так эту историю знает каждый школьник, ? возразил Асеро, ? хотя знать -- одно, а вот так увидеть -- другое.

-- Жёлтый Лист увидел в этой картине непочтение к потомкам Солнца, ? ответил Карандаш.

-- Что за бред, ? сказал Асеро, ? я не вижу здесь никакого непочтения. Похоже, Жёлтый Лист решил на всякий случай перебдеть. Когда-то такие, как он, "Позорный мир" пытались запретить, но хотя теперь это кажется смешным, урок не всем впрок. Разрешение я могу написать сегодня же, а с Жёлтым Листом я поговорю.

-- Умоляю тебя, государь, сними его с должности Главного Оценщика. Сам видишь, что из-за его желания перебдеть многие прекрасные произведения не могут дойти до народа.

-- Хорошо, сниму. Кого бы хотел видеть ему на замену?

-- Государь, а зачем ему замена? Зачем вообще кто-то должен оценивать наши творения на предмет крамолы? Почему ты не можешь предоставить свободу творить для пера и кисти?

-- Нет, этого я сделать не могу, ? ответил Асеро, густо покраснев, ? я верю, что лично ты честен и ничего дурного не замышляешь. Но можно ли так поручиться за всех, кто держит в руках кисть и перо?

-- Поверь тому, кто держит в руках кисть не один десяток лет, ? сказал старик, ? мы можем рисовать только правду. Неправду написать просто невозможно, кисть тебя не послушается.

-- Почему?

-- Чтобы творить -- нужна внутренняя убеждённость.

-- Так правда или внутренняя убеждённость? ? переспросил Асеро.

-- А разве это не одно и то же? ? удивился старик.

-- В том-то и беда, что нет. На моей памяти были случаи, когда люди, в чьей невиновности многие были искренне убеждены, оказывались неожиданно для всех преступниками. И доказательства были неоспоримы. Случается, что преступники, стараясь произвести впечатление на слушателей, весьма убедительно лгут, а потом за ними другие повторяют ложь, искренне веря в неё. А по твоей логике убедительно лгать невозможно.

-- В суде иные и в самом деле правдоподобно лгут, никто не спорит, однако перо и кисть лгать не способны.

-- Как сказать... У христиан немало книг, в которых описывается, что я предаюсь жестоким тиранствам и непотребствам. Я не буду говорить подробнее, ибо даже краткий пересказ этих мерзостей способен вогнать в краску. Но, тем не менее, их авторы убеждены, что они пишут правду, ведь, хотя они не знают обо мне ничего, но, по их мнению, противник христианства должен творить жестокости и предаваться непотребствам. Но оттого, что они представляют меня жестоким извергом и развратником, это же не становится правдой.

-- Допустим, пером лгать и получается. Но кистью всё-таки нет.

-- Пусть даже и так. Однако правда всё равно у всех разная. Во дни своей юности я был в Испании и видел во дворце портрет Карла V. Если бы я не знал, что это тиран, по вине которого наша родина едва не захлебнулась собственной кровью, то я бы, глядя на портрет, никогда бы такого не подумал. И ведь тот, кто его рисовал, действительно об этом не думал. Что им за дело до судьбы каких-то жалких дикарей, для них это не важно.

-- Но как же художнику могло быть не важно, убийцу он рисует или нет? Не могу поверить в это! Когда я рисую человека, я стараюсь проникнуть в душу того, кого изображаю, а без этого просто ничего не получается.

-- У тебя -- может быть. Но представь себе богатого европейца... ну даже не обязательно короля или герцога, а просто владельца огромных богатств, который решил часть своих денег потратить на науки и искусства.