Ловкач - Ник Перумов

Голицыных — этих много. Глядели с крыш, пялились из подвальных продухов, провожали взглядами «ломовики», «грузчики», «маляры»… Они не пытались нас задержать, просто следили. И, конечно, передавали вести.

— Не надо, — Александра слегка сжала мне руку.

Она уже поняла, что я собираюсь сделать.

— Нам надо оторваться.

— Мы оторвёмся. Только иначе. Без крови.

Она по-прежнему держала меня за руку. Ничего не изменилось.

И тут — быстро, уверенно, широкими мазками опытного менталиста Голицына начала стирать нас из реальности. Я, признаться, даже оторопел на миг.

Контуры зданий вокруг задрожали, расплылись, чёток оставался только наш путь — через одну подворотню в другую, через арки, проходы и переходы. Остальное таяло. И вместе с этим таяли соглядатаи.

Мы для них словно растворялись в воздухе. Я успел подумать, что, наверное, это даже красиво.

Сильный ход, я не мог не признать. Конечно, самые мощные менталисты поймут, что мы сделали, но обычных шпиков это с толку собьёт.

— Куда дальше? — выдохнула Александра, когда мы оказались на Литейном.

— Дальше не пешком. Поедем, — я махнул извозчику.

Только тут она сбросила прикрывавшую нас вуаль.

— Расскажите мне, — выпалила она, вновь хватая меня за руку. — Расскажите мне всё.

Я не колебался более.

Убедившись, что подслушать нас извозчик не может, я заговорил.

Кратко, очень кратко — о великом Лигуоре, космической силе обновления. Жестокой и бездушной силе, которой я служил. О том, как оказался здесь, в теле Ловкача; как сбежал от советника Сергия Леонтьевича; как развивались события дальше. Говорил про «Детский хор», про Охтинский узел. Про Сапожка и бабу Веру. Про Чёрную библиотеку и про Ванду.

На этом месте всегда светлое лицо княжны изменилось, тень напряжения пробежала по нему. Александра пробормотала что-то вроде «она мне подозрительна». Я благоразумно не стал вдаваться в подробности.

Извозчик тем временем как раз остановился у маленького домика старой знахарки. Я взял княжну за руку, постучал.

Первым, кто кинулся меня обнимать, был Сапожок.

— Дядя Ловкач!..

Баба Вера всхлипнула, прижала меня к себе — совершенно по-матерински. Гвоздь почтительно склонил голову, дождался, пока я первым протяну руку.

А потом из-за их спин появилась сама Ванда. Точнее — Марья-искусница, как звала она себя среди них. Бледная, осунувшаяся, глаза ввалившиеся; но горели они таким мрачным огнём, что я невольно взял наизготовку незримый щит — ей, похоже, могло сейчас в голову прийти всё что угодно. Совершенно всё.

И прежде, чем посыпались вопросы, я потянул вперёд Александру.

— Вот, — начал я, — прошу любить и жаловать —

Баба Вера не дала мне закончить.

— Батюшки светы! Ваше сиятельство, княжна Александра…

— Оставьте, Вера Ивановна, — смущённо улыбнулась та.

Я глянул на одну, потом на другую — улыбки, протянутые друг другу руки.

— Постойте, вы что, друг друга зна…

— Знаем, — кивнула княжна. — Я… работала в больницах для бедных. Вера Ивановна тоже. Там и встретились. Убедились, что… помогаем, во многом, одинаковыми методами.

— Хорошо, — начал было я, но тут баба Вера как-то смущённо потупилась, Гвоздь попятился, и только Сапожок остался рядом, даже хмуро двинулся вперёд, закрывая меня собой.

Ванда шагнула вперёд, взгляд её скрестился с моим. В лице — ни кровинки, глаза совершенно безумные.

— Не могу поверить…

Я замер. Это было сказано не на родном языке Ловкача, не на языке, что я унаследовал вместе с его телом и памятью.

Я помнил эту речь. Очень хорошо помнил.

— Не могу поверить… — повторила она шёпотом. Пошла кругом, разглядывая меня так, словно был я неведомой зверюшкой. — Но… как?..

— Что здесь происходит? — нахмурилась Александра. — Сударыня, что вам угодно?..

— Марья! — вмешалась и баба Вера. — Чегось это с тобой творится-то?..

Ванда стояла посреди комнаты, не мигая. Не мигая и всё глядя на меня. И я понял, что видит она в этот миг куда больше, чем раньше, что взгляд её, опытного, сильного менталиста, проникает гораздо глубже в мою ожившую память.

Губы её дрожали, глаза блестели, как у горящей в лихорадке, но голос, когда он прозвучал, был низким, чужим: — «Illior… sen'thra vaa…»

Слова текли из неё, раскалённые, словно то пламя, что охватывало обречённый город; да, тот самый язык, язык Верхнего Астрала, язык приказов, которые отдавал Лигуор.

— Что?.. — Александра обернулась ко мне. — Что она говорит?

— Читает молитву, — быстро ответил я, хотя понимал, что в словах тех не было ни молитвы, ни прошения.

Александру не надо было обманывать. Но… не сейчас.

Ванда сделала шаг вперёд.

— Не могу поверить, — сказала она уже по-русски, со внезапно проявившимся сильным акцентом, будто чужой язык стал вдруг резать ей язык. — Ты… ты жив. Нет, не жив — перенесён.

— Ванда… — начал я, но она перебила:

— Не смей произносить моё имя.

— Какая ещё «Ванда»⁈ — изумилась баба Вера, но та лишь отмахнулась.

— Я такая же «Марья-искусница», как и «Ванда». Но Вандой я зовусь куда дольше.

Её голос дрогнул — не от страха, а от того, что поднималось в ней снизу, словно кипящая лава, огромное, такое, что почти невозможно сдержать — ярость, отчаяние, боль.

Она стояла, чуть покачиваясь, тень от свечи пробегала по её лицу, обращая его в жуткую маску.

— Я видела, как ты управлял безликими. Как командовал остальными чудовищами, такими же, каким и ты был тогда. Сейчас у тебя другая личина, но того зверя — с пастью от уха до уха и единственным буркалом — я помнить буду до последнего мгновения!.. — она уже почти кричала, сжав кулаки. — Я помню, как твои твари, сотканные из плоти Астрала, крушили всё на своём пути, а мы… мы не смогли их остановить. Я помню, как ты посылал их — в наши храмы, на наши улицы, как они охотились на тех, кто пытался укрыться!.. И я помню, как пришла твоя гниль… или плесень… та погань, которой ты служишь!..

Она специально говорила сейчас так, чтобы