Может быть, найдется там десять? - Владимир Михайлов

Ну, это их проблемы – таков был вывод Кошелька. Сам он предпочитал операции другого рода: вылезать не часто, но по-крупному, если уж брать, то брать побольше. И дело, на которое он шел сегодня, обещало стать именно таким.

Уже само название дома обещало успех: Старческий Дом был, иными словами, просто богадельней – так рассуждал Кошелек. Старики же, перебираясь в это последнее, надо полагать, жилье, забирают самое ценное и портативное из всего, что успели нажить за долгую жизнь. Конечно, в нормальное время их барахло вряд ли бы котировалось, но в такие поры, как нынешняя, когда самые серьезные ценности уже прибрали к рукам воюющие стороны – прежде всего генералы и офицеры, да и солдатня – те, что порасторопнее, и не только прибрали, но и, возвращаясь в свои миры, постарались увезти с собой, – в нынешние времена не приходилось пренебрегать ничем, что могло иметь рыночную стоимость.

Кошелек был не ассаритом, но одним из тех воинов Десанта Пятнадцати, кто предпочел не возвращаться в родной мир, а остался здесь – по крайней мере, на какое-то время, пока дома определенные службы перестанут проявлять неприятный интерес к некоторым деталям его биографии. Впрочем, даже эта информация о Кошельке являлась не вполне точной, потому что, будучи и на самом деле солдатом Десанта Пятнадцати, он не был гражданином ни одной из этих планет. Но родился и большую часть жизни провел в мире, никакого участия в суете вокруг Ассарта не принимавшем и занятом целиком своими проблемами.

Имя этого мира – Альмезот.

На этой планете, достаточно отдаленной от той области Мироздания, в которой находится и Ассарт, и все прочие упоминавшиеся нами миры, Кошелек некоторое время вел тот образ жизни, какого продолжал придерживаться и здесь; правда, в более крупных масштабах. Однако условия для его деятельности там в последние годы ухудшались с такой быстротой (поскольку он поссорился с кем-то из тамошних авторитетов), что он счел за благо сменить место жительства и уже обдумывал, каким образом осуществить это будет проще и надежнее всего. У него были основания полагать, что с легальным выездом возникнут затруднения, поскольку имя его было уже достаточно известно властям, и лишь высокое умение позволяло ему избегать неприятных встреч и разговоров с представителями определенных служб государства, когда и до далекого Альмезота добрались вербовщики Пятнадцати миров, вносившие свою лепту в подготовку Десанта. Кошелек сразу же сообразил, что более надежного способа покинуть родину ему не представится. Завербованных из этого мира отправляли с легкостью, справедливо считая, что к сливкам общества они никак не относятся, а являются шантрапой, от которой избавиться – святое дело, тем более – за чужой счет. Это не означает, что Альмезот был миром бедным; совсем наоборот. Но считать деньги и там умели – и, пожалуй, лучше, чем в других местах.

Вот так, тихо-мирно, Кошелек оказался на Ассарте, где, правда, некоторое время не было ни мирно, ни тихо. Однако здоровый инстинкт самосохранения помог наемнику выжить, отделавшись парой царапин, а опыт жизни на Альмезоте – быстро создать вокруг своего имени даже некоторую уголовную легенду, которая если и не вполне соответствовала истине, то, во всяком случае, немало способствовала его авторитету среди коллег и страху, какой стало испытывать к нему подвальное население великого города Сомонта.

А пока мы неторопливо излагали, так сказать, жизнеописание нового для всех участника предстоящих событий, он успел без помех, разве что разок-другой споткнувшись в густой темноте в особо неудобных развалинах, приблизиться вплотную к дому, обойти его, найти вход, с легкостью одолеть пять ступеней, что вели к двери, затем убедиться в том, что она не заперта и вообще никак не подстрахована от нежелательных посещений, а далее – мельком ощутив даже некоторое сочувствие к престарелым и потому беспомощным обитателям уединенного жилища – отворить эту дверь, сделав это достаточно бесшумно, и наконец завершить свое путешествие, оказавшись в длинном и неожиданно совсем неплохо освещенном коридоре. И даже сделать по нему первые и вовсе не робкие шаги, распахнуть первую попавшуюся дверь и увидеть наконец живого старика. А еще даже не успев увидеть, громко и выразительно проговорить заранее заготовленное:

– Дедок, не умирай со страху. Отдай тихо, спокойно все, что денег стоит, и живи дальше припеваючи.

Самые последние слова не были заготовлены впрок, а возникли в тот миг, когда он перешагивал через порог, потому что, уже отворяя дверь, Кошелек услышал легкий перебор струн и голос, напевавший какую-то мелодию без слов, показавшуюся налетчику дикой, до того она не походила ни на ассартские, ставшие уже привычными песни, ни на альмезотские, памятные с детства.

Но недаром говорится: лучше один раз увидеть, чем сто – услышать.

Он увидел спину.

Может быть, у него со зрением что-то сделалось или вообще чувства расстроились, но в первый миг Кошелек своим глазам просто не поверил. Уж больно эта спина не отвечала представлениям о старости, слабости, сыплющемся безостановочно песочке…

Спина была невероятной. Так показалось Кошельку. Она заслоняла собой всю комнату, и не потому, чтобы помещение было таким уж узким; нет, эта спина была совершенно неправдоподобной ширины, и плечи сидевшего упирались в стены – во всяком случае, именно так это представилось вошедшему.

Она напоминала макет сильно пересеченной местности – такой ее делали бугры мускулов. Кроме того, спина эта густо поросла волосами и очень походила на дикий лес, видимый с высоты птичьего полета, – только не зеленый, а осенний, порыжевший. Ох, не старческая это была спина, и если бы знать это заранее…

– Простите, я, кажется, ошибся… – только и придумал пробормотать Кошелек, одновременно делая шаг назад. Инстинкт самосохранения сработал вовремя.

А спина уже пришла в движение. Торс начал неторопливо поворачиваться. Над ним закрытый длинными густыми волосами затылок уступил место профилю. Очень выразительному, с коротким, как бы приплюснутым носом, мощным надбровием и приоткрытым ртом, позволявшим убедиться, что с зубами у предполагаемого старца все было более чем в порядке. Глаза сидевшего еще не смотрели на Кошелька, но ему уже показалось, что он увиден, внимательно осмотрен и чуть ли не разобран на части и снова собран. Странно, но грабителю даже в голову не пришло воспользоваться оружием; напротив, пальцы его разжались, и смертоносный механизм упал на пол со страшным, как показалось, грохотом. Хорошо еще, что предохранитель не позволил прозвучать выстрелу, а то стало бы – Кошелек понял интуитивно – совсем скверно.

Он отступил еще на шаг. Выйти в коридор – и бежать отсюда, бежать, не оглядываясь. А потом найти того, кто дал ему эту якобы верную наводку, и разобраться с ним. Вот только оружие оставлять тут не стоит: без него можно и не попасть домой, Кошелек не один промышляет ночами в городе…

Он нагнулся. И взлетел. Не по своей воле. Кто-то сзади придал ему немалое ускорение, наподдав, скорее всего, коленом под любезно подставленную часть тела. И Кошелек, нарисовав в воздухе четкую траекторию, приземлился прямо на колени успевшего уже повернуться к нему фасом волосатого музыканта. Точнее, не собственно на колени, а на лежавшую на них музыкальную штуковину со струнами, что-то из древних времен, похоже. Инструмент жалобно крякнул, Кошелек попытался было вскочить, но тяжелая рука любителя странных мелодий не позволила – нажала сверху, и рыцарь с большой дороги оказался распластанным на могучих коленях в позе, как бы специально предназначенной для исполнения телесного наказания. И Кошелек успел подумать, что это, вероятно, было бы самым приемлемым выходом из положения.