Далекие журавли - Доминик Иосифович Гольман

— Если бы все знать наперед, мы так далеко не отступили бы, а давно уже в Берлине были, — рассудительно произнес кто-то еще из подошедших послушать Александра.

— Да, промашку я дал, — опять согласился Александр. И, снова помолчав, коротко досказал конец.

…Танки почти одновременно плюхнулись в потемневшую речушку, потом взревели уже на этом берегу и стали быстро подниматься по склону.

— Приготовить гранаты! — скомандовал Александр. — Подпустить на пятнадцать метров!

Он приподнялся над окопом, чтобы лучше видеть обстановку и выбрать правильный момент для очередной команды, но внезапно вся земля от его окопа до уступчика, которым обрывалась к берегу степь, дрогнула и, как показалось Александру, медленно, очень медленно, вместе с растрепанным кустом репейника, совсем черным на откуда-то возникшем багровом фоне, встала вертикально. Александр потянулся к ставшему тоже черным цветку на волокнистой кожице, но так и не дотянулся, а плавно и невесомо развернулся в воздухе и погрузился в теплую, тихую темноту…

Очнулся Александр от боли в шее и оттого, что за шиворот ползло что-то вязкое и холодное. Дышать было трудно. Он попытался пошевелиться, но не смог. Попробовал подвигать пальцами правой руки. Это удалось. Между пальцами он ощутил комочки земли. «Засыпало», — догадался Александр и стал освобождать руку. Вскоре он почувствовал, как на ладонь падают прохладные капли. Александр высвободил руку и начал сбрасывать землю с головы, с шеи, затем приподнял рукой голову, так как она почему-то не поворачивалась, и глубоко вдохнул свежего влажного воздуха. Левой руки и ног он не чувствовал. Испугавшись, Александр начал быстро разгребать землю вокруг себя. Нет, все было на месте и все было цело. Он повернулся на бок, попытался выпрямить ноги и тут же почувствовал, как тысячи игл вонзились в тело. Было и больно, и радостно оттого, что боль эта — всего лишь боль онемевшего тела, в котором опять пульсирует кровь, и что все у него цело, и что так вокруг тихо, а на лицо падают прохладные капли дождя.

Но чем кончился бой?

Александр выкарабкался из засыпанного окопа, сел, огляделся. Все вокруг было залито лунным сиянием. Взрытая, вспаханная гусеницами земля влажно блестела. Облитые лимонным лунным светом, неподвижно стояли несколько уцелевших кустов.

Александр поднялся на ноги, посмотрел на склон. Слева, невдалеке, тоже весь облитый лунным светом, застыл еще один подбитый танк.

Александр прошел вдоль окопов. Никого. Только широкие следы гусениц…

К своим он добрался на шестую ночь, шатаясь от голода и усталости. Дальше отступал уже вместе со всеми. А потом его вызвали в штаб полка. Там ему объявили, что должны направить его на другой фронт — трудовой…

Пауль слушал рассказ Александра, забыв обо всем Он весь был там, в бою, ему казалось, что это не Александр, а он командовал горсткой людей, это он, как тугая пружина, выпрямлялся, бросая гранату в фашистский танк, и это его засыпало так, что он чуть не задохнулся. Рассказ Александра убедил Пауля окончательно: его место там, на фронте, только на фронте, и он уйдет туда во что бы то ни стало…

Конец рассказа вернул Пауля к действительности В один миг рассыпалась, разлетелась в прах его мечта. Как же он попадет на фронт? Ведь даже если его не задержат по дороге и он доберется туда — возьмут там в руки его документы, посмотрят на него и скажут: «Ты что, дорогой товарищ, не знаешь, где ты должен быть? Где твое место?» И отправят обратно, сюда же. Или даже и не сюда. А в другое место, совсем в другое место…

Немало бессонных часов провел еще Пауль, пока все же не нашел выход.

3

На шахте работали и местные. С одним из них, Федором, Пауль договорился. Шагая на работу, он думал о том, сдержит ли сегодня Федор слово.

Ночная смена начиналась в одиннадцать, последняя их ночная смена в эту неделю, и если не удастся сегодня, сколько тогда придется еще ждать подходящего момента! А сегодня ночь как по заказу: безлунная, теплая. Да, надо сегодня, больше откладывать нельзя. Даже если Федор подведет…

Еще раньше Пауль приметил, что в заборе, метрах в трехстах от раздевалки, были откреплены внизу две доски: через эту лазейку местные сокращали свой путь на работу. Рассчитал и время. Чтобы все переоделись и спустились в шахту, потребуется с полчаса. Там бригадир обнаружит, что Пауля нет. Наверняка подождет немного, думая, что он спустится с другой бригадой. Потом пошлет кого-нибудь наверх узнать, что с ним, ведь вместе шли на работу. Значит, пройдет еще с полчаса. За это время можно далеко уйти…

Пауль раскрыл свой шкафчик, повозился в нем для вида, чтобы выждать, пока никого рядом не будет, затем незаметно выскользнул из раздевалки. Когда глаза привыкли к темноте, он осмотрелся. Вроде никого. Вдоль темной стены дошел до тропинки, протоптанной от лазейки в заборе. Еще раз осмотрелся вокруг и тихо позвал:

— Федор!

От стены отделилась темная фигура.

— Тут я.

— Принес? — шепнул Пауль.

— Ага, — ответил Федор.

— Ну, давай!

Федор развернул сверток, и Пауль переложил из него в приготовленный мешочек две буханки хлеба, две луковицы, немного соли и бутылку самогону. Затем полез в карман и протянул Федору бумажку.

— Держи, — сказал он.

— На весь месяц? — спросил Федор.

— Как договаривались. Спасибо, Федя, выручил. Все-таки хочется отметить день рождения.

— Понятное дело, — ответил Федор, засовывая хлебную карточку в карман брюк, и, уже уходя, бросил: — Бывай.

— Пока, — ответил Пауль.

Когда тень Федора исчезла за углом, Пауль завязал мешочек, перекинул петлю бечевки через плечо и вдоль тропинки, внимательно вглядываясь вперед, пошел к лазейке.

Всю ночь, не останавливаясь, шел он на запад. На это Пауль тоже рассчитывал: когда установят, что он сбежал, кому придет в голову, что он пошел в эту сторону? Каждая клеточка тела, казалось, была переполнена напряжением и острой тревогой. Он знал: если его задержат, будет плохо. Его будут судить. Судить. По законам военного времени. Как дезертира с трудового фронта.

И правильно, конечно, что будут судить. Если все сейчас станут убегать с работы, то что же это получится? Война есть война, и тут некогда нянчиться с каждым.

Да, судить его будут, это Пауль знал. И что строже будут судить, чем любого другого, тоже знал. Строже, потому что он немец. И потому, что война идет с немцами. Ведь если он бежал с