Железнодорожница 2 - Вера Лондоковская

— Мама, — Ритка тоже вскочила и взяла со стола большой красный кошелек с переливающейся картинкой на обложке, — смотри, какое портмоне папа подарил бабушке. вот так поворачиваешь — девушка с открытыми глазами, а так с закрытыми. Нравится?

Стол у свекрови, как всегда, был впечатляющим — жареная утка, салаты, фрукты, болгарское вино. И портмоне, привезенное из заграничного рейса в подарок матери, выглядело сногсшибательно.

Но я продолжала выразительно смотреть на Вадима:

— Пойдем, — мотнула я головой в сторону входной двери, — бить не буду, обещаю.

И он, наконец, нехотя поднялся:

— Ладно, пойдем. Поговорить ей надо, видите ли.

В дверях мы столкнулись с гостями, возвращавшимися с перекура. Вышли в подъезд.

— Фу, надымили, — замахал рукой перед носом Вадим, — куряки — черные сраки!

Мы встали у подоконника.

— Послушай, я тебя не держу. И развод готова подписать когда угодно. Хоть сейчас. Хотя сейчас там, наверно, закрыто. Но я завтра же с работы отпрошусь и сходим, подадим заявление.

Взглянув на Вадима, я поняла, что означает выражение «глаза на лоб полезли», и усмехнулась. А как ты думал? Я ведь не Альбина. Это она держалась за такого мужа. Ячейка общества, семейные устои и все в этом духе. Наверняка утешала себя общеизвестным «хоть такой, да мой». Только неужели она не видела, что Вадим вовсе не её?

— Можешь остаться жить у нас, — продолжала я, — если тебе так удобнее. Дед и Валентина Николаевна занимаются хозяйством, всегда накормят, приберутся, постирают. Валяйся себе на диване перед телевизором да жди очередного рейса. Для Ритки лучше будет, если папа рядом останется. Но если хочешь отдельно — переходи жить на Шошина.

— Да я к Тоньке поеду в деревню, — вдруг сказал он, — раз уж свободен теперь.

— К какой Тоньке? В какую деревню? — опешила я. Значит, все же есть какая-то баба?

— Мы с Тонькой со школы мечтали пожениться, — продолжал удивлять меня Вадим, — а потом мама вышла замуж, и мы уехали в город.

— Подожди, так может Тонька уже сто раз замуж вышла.

— Нет, — покачал головой Вадим, — я когда на грузовике работал, узнавал через знакомых мужиков. Одна она, меня ждет.

Я смотрела на него во все глаза.

— Да что ж ты такой дурак-то? Тебя жена за ухо водила, а ты молча ходил следом! Извини, конечно, но как осел на веревочке! Как будто нельзя своими мозгами жить. Ты хотел в море. Но жена сказала «нельзя», и остался на берегу. Ты хотел получить новую квартиру, но жена сказала «нет», и ты промолчал. Ты любишь другую женщину, но продолжаешь жить с нелюбимой. Да ты и пил поэтому! Потому что не жил так, как тебе хотелось!

— Да, — кивнул Вадим, — ты права.

— А почему? Ты что, совсем себя не любил?

— Потому что так проще, — пожал он плечами, — зачем сопротивляться, если ты орать начнешь, нервы мотать. Это сейчас ты стала другая. А раньше — попробовал бы я что-то сказать!

— Вадим, я тебе желаю счастья, — сказала я с чувством, — можешь привозить свою Тоньку и жить с ней на Шошина — слова не скажу. У меня одна просьба — давай сделаем так, чтобы Ритка развода не заметила. Она ведь любит тебя до умопомрачения. Сколько раз просила не разводиться. А тут мы возьмем и объявим…

— Да я не против, она же моя дочь. Я и приходить к ней буду, и она ко мне пусть приходит. И не надо ей ничего говорить. Просто я то в рейсе, то в деревне, то в командировке. А то просто живу на Шошина, потому что мне так удобнее. Так долго можно продержаться.

— Согласна! Будем продолжать создавать видимость семьи. А то, что тебя подолгу нет дома — так ты правильно сказал. Объясним ей, что папа то в рейсе, то в командировке…

— Ну и все, договорились, — у Вадима даже взгляд просветлел. Небось, переживает только об одном — чтобы я не передумала. — А сейчас пойдем за стол. Я проголодался — ужас.

— Да я тоже проголодалась после работы, — мы уже поднимались к квартире свекрови, — только скажем Ритке, что ты был наказан, ладно? Не хочу, чтобы ее маму безнаказанно унижали.

— Хорошо, скажем, что меня в наказание лишили права пить вино за столом.

— Отлично, — засмеялась я.

Домой мы вернулись поздно вечером, уставшие, с одним лишь желанием — помыться и лечь спать. Однако, отдохнуть нам не дали.

В зале появились дед и Валентина Николаевна.

— Нинка умерла, — сообщила Валентина Николаевна, утирая глаза платочком, — вчера еще.

— О-ох! — вскрикнула я и опустилась в кресло.

В голове не укладывалось. Как же такое возможно — каких-нибудь полгода назад увидеть в ГУМе молодую симпатичную девушку, а теперь услышать такое ужасное известие.

Ритка села на диван и сверкала в полутьме испуганными глазенками.

Резко зазвонил телефон.

— Альбина, привет! — услышала я веселый Ларискин голос в трубке. — Решила позвонить, пока Андрей в ванне. Представляешь, я тут такое про Тату узнала! Оказывается, девушка уже на другом судне капитана охмуряет! С Андреем не получилось, так…

— Лариса, извини, — сказала я, — у моего брата умерла жена.

— Ой, извини, пожалуйста, — протянула подруга виновато, — подумать только, такая молодая. Нужна какая-то помощь?

— Пока не знаю, — я вздохнула, — если что, позвоню.

— Хорошо.

Я положила трубку.

Почти сразу прозвенел звонок в дверь.

— Я открою, — кинулась в прихожую Валентина Николаевна, — это Анна Федоровна.

Вскоре в зал вошла мать Нинки. Глаза ее были сухими, вид самым обычным. С той же прической «бабетта», в очках, в деловом теплом костюме. То ли в шоке женщина находилась, то ли уже все слезы выплакала. А может, давно была готова к такой развязке.

Она села на диван и заговорила самым спокойным тоном:

— Детей у Володьки надо забирать. Я сама оформлю над ними опеку.

— Не уверен, что он согласится, — возразил дед.

— А я уверена. Если бы вы видели, в каком состоянии я нашла его утром…

— Подождите, — вступила я в разговор, — когда умерла ваша дочь?

—