Все мои птицы - К. А. Терина

Мозес? Повелитель пара и шестерёнок, отец всех томми на борту. Случись у Мозеса причина захватить власть на «Бриарее», он сделал бы это ловчее и быстрее, а хватка его была бы железной. К тому же за годы собственной бесчувственности Макинтош научился тонко различать чужие эмоции по мимолётным внешним признакам. И совершенно определённо мог сказать: Мозес был удивлён и рассержен происходящим. Ещё бы: какой-то подлец нарушил порядок, который машинист-механик строил годами, и забрал у него, у Мозеса, тончайшие нити управления пароходом.

– Сдаётся мне, наш Кошки продувать балласт не собирается, – сообщил Мозес, справившись со льдом. – Уж пять раз продул бы, если б хотел.

Мозес был прав. Выполни Кошки приказ Макинтоша, они бы уже были в эфире. Но в иллюминаторах и на эхолоте бурлила фиолетовая тьма изнанки.

– Я возвращаюсь наверх. Как бы с Кошки не приключилась та же беда, что с Фарнсвортом и другими.

– Напрасно беспокоишься за Кошки, капитан. Он парень крепкий, в обиду себя не даст. Слыхал, какую славную драку устроил он в Бристольском порту? Говорят, семерых уложил.

– Это были люди, Мозес. Из плоти и крови. А не обезумевшие ото льда томми.

– Кому-то нужно было это безумие, капитан. Тому, кто отдал томми приказ разнести инъекционарий и выпустить на свободу лёд. Это человек, капитан. Из плоти и крови.

– Человек, похитивший луораветланского ребёнка?

– Возможно.

– И этот человек…

– Кошки. Кошки это всё заварил, собака, вот что. Больше и некому. Сам посуди: Кошки был сегодня в порту? Был. По томми он первый специалист после меня. Вахта его была? Его.

– Складно говоришь. Но мотив?

Макинтош широким шагом расхаживал рядом с ремонтным столом, на котором лежала Аявака. У него было странное ощущение, будто луораветланка смотрит на него сквозь опущенные веки – смотрит прямо в душу. Мозес перетащил скульптурную композицию «Октавиан Август убивает Цезаря» к стене, где смирно стояли ещё несколько неисправных томми, и теперь примерялся, как бы разделить соперников.

– Мотив простой, капитан. Лёд. Знаешь, сколько стоит унция этой отравы наверху, в эфире? – Он со значением махнул любимым ключом на сто восемь. – А камера инъекционарная! Про камеру забыл? Камера-то наша дороже иного парохода.

Камера, в которой лёд хранится в эфире не меньше недели… Пожалуй, человек беспринципный не постеснялся бы за такую добычу и убить.

– Во-первых, про лёд на борту и камеру Кошки ничего не знал…

Про лёд знали трое. Мозес, который придумал эту безумную авантюру и всячески её отстаивал (Мозес обожал безумные авантюры); доктор Айзек, который с самого начала был категорически против и уступил, только убедившись, что пассажиры будут получать исключительно гомеопатические дозы льда; Макинтош, который холодно оценил экономические выгоды новшества.

Айзек? Невероятно. Айзек искренне верил в силу закона. Взгляды его порой были весьма радикальны, но радикальность эта уравновешивалась кристальной убеждённостью, что всякий человек занимает строго определённое для него место и выполняет строго отмеренную ему задачу. Случись у старого доктора нужда в чёрном льде, он пошёл бы самым бюрократическим путём. Написал бы сотни писем, жалоб, заявок, прошений…

– Знал Кошки. Знал. С неделю назад, когда к Наукану шли, он моего томми поймал за скалыванием льда в трюме. Пришлось ему кое-чего объяснить. Да.

Слова Мозеса утонули в грохоте – ему удалось-таки разделить томми и пса – и Цезарь рухнул на пол. Мозес испуганно покосился на полуразобранных томми в углу.

– А мне, значит, ни слова, ни полслова, – укорил его Макинтош.

– У тебя, капитан, своих забот полный пароход.

Таков был Мозес – толстая механическая наседка, которая сама всё знала и сама всё решала, не считаясь с мнением окружающих.

– Есть ещё во-вторых, – заметил Макинтош. – Если Кошки собирается продать твоё гениальное изобретение, то объясни мне – зачем ему разбивать его? Вдребезги.

– Да что тут думать? Выходит, наркоман твой Кошки. Недаром такой недалёкий. Ото льда они все умом двигаются.

В очередной раз Макинтош убедился в уникальном таланте Мозеса видеть суть вещей.

– Ответь мне тогда, умник, куда делся луораветланский ребёнок? И это я ещё не спрашиваю, зачем он сдался нашему Кошки.

– Я так скажу: задачи решать нужно строго по порядку. Ты сперва пароход в эфир подними, а там и ребёнок отыщется.

Тут Мозес был прав. Медлить никак нельзя. Капитан оглянулся на спящую Аяваку.

– Девушка остаётся на твоём попечении. Если почувствуешь неладное, то…

Мозес насторожился.

– Что? Убить её?

– Полагаю, до этого не дойдёт. Я пришлю сюда доктора Айзека. Возможно, он сумеет разобраться с её недугом.

– Если она не убьёт нас прежде.

Голова Мозеса с помощью сегментной его шеи оказалась совсем рядом. Мозес усмехался и – редкий случай – молчал, ожидая реакции собеседника.

Капитан нахмурился:

– Тебе что-то известно?

– Ты что конкретное имеешь в виду, капитан? Луораветланов? Этот ваш «Инцидент»?

– Но откуда?.. Это же…

– Государственная тайна? Не для моего коллеги Уильяма Джеймса. Ты должен помнить его, капитан. Проныра с бородищей.

Макинтош покачал головой. Джеймс был мозгоправом – одним из множества учёных, которых привлекли для расследования «инцидента».

Разумеется. Информация, полученная любым из корреспондентов Мозеса, сейчас же становилась достоянием всего их кружка учёных-безумцев. Возможно, эта маленькая научная секта хранила больше государственных тайн, чем Королевский архив.

Впрочем, так было даже лучше. Рано или поздно пришлось бы кому-то рассказать.

– Так что скажешь, капитан, – отправим опасную дамочку поохотиться на небесных китов? Превентивно, как изволят говорить господа военные. Чик – и всё.

– Никаких китов, Мозес. Это очень кстати, что ты в курсе возможных проблем. Но убивать никого не станем. Девушка не представляет опасности. Если бы она хотела, мы были бы уже мертвы.

Мозес молчал, но по виду его Макинтошу было ясно: машинист-механик ждал другого ответа. Подвижное лицо его с такой скоростью меняло выражения, как если бы Мозес теперь же мысленно советовался одновременно со всеми своими товарищами по переписке. Никаких собеседников, конечно, не было. Но подобная мимическая работа была ярчайшим признаком сложных мыслительных процессов внутри головы машиниста-механика.

Презанятное зрелище.

– Мне пора, Мозес. И, вернувшись, я рассчитываю найти девушку живой. – Макинтош направился к двери.

– Погоди, капитан. Покажу тебе кое-что, – решился наконец Мозес.

15. Умкэнэ наедине с Большой Тьмой (за полчаса до)

Пароход ныряет под эфир в тот самый момент, когда Мити прекращает петь. Она замирает, прислушивается. Ищет ослабевшими эйгир Маленькую Тьму. Ничего. Пусто.

Маленькая Тьма умерла, не дождавшись изнанки.

Что со мной? Кто здесь?

Томми. Всё в порядке, мальчик.