Тайная Миссия - Уильям Хорвуд

❦

Яркий месяц лил свой свет в этот миг и на другой, гораздо более величественный по размерам Камень, возвышавшийся далеко к востоку от Хэрроудауна, в глубине Данктонского Леса. Он освещал нелепую фигуру взлохмаченного пожилого крота с кротким выражением глаз и лапами, которые умели исцелять все недуги.

Комфри сам не понимал, что привело его снова к Камню: все обряды были завершены, под землею в ходах и переходах наступило время беззаботного веселья. Но он пришел сюда, словно его издалека позвал знакомый, но забытый голос. Комфри знал лишь одно: это был голос близкого и дорогого ему существа.

Вначале он не мог понять, кто и зачем зовет его, понимал только, что к нему взывают о помощи.

Он подчинился голосу, приковылял к Камню и теперь терпеливо стоял, временами касаясь его и, как обычно заикаясь, вел с ним тихий разговор.

Прошло время, и Комфри осознал, что от него требуется, и стал произносить те самые слова, какие уже говорил собравшимся ранее возле Камня молодым кротам. Он стал произносить заклинание горячо и с охотой, потому что понял: где-то остался тот, кто еще не слышал его никогда в жизни. Но перед тем как начать, он прошептал:

— О, Камень... Если это Т-Триффан зовет меня, ппередай-дай, что я с-слышу его, ппож-жалуйста! Так, т-только бы чего не п-пропустить! В-всегда б-боюсь, что забуду, но н-нет, к-как можно!

Затем Комфри поднял лапу, инстинктивно повернулся на запад, потому что зов доносился именно с той стороны, и начал произносить слова, которые в эту поистине особенную ночь надлежит говорить каждому кроту:

В Камня тени,

В темени ночи,

Летнею Ночью

Норы оставив...

Тут Комфри сам прервал себя и озадаченно пробормотал:

— Правда, я уверен, что они давно оставили норы и теперь мирно спят, в то время как их родичи распевают песни. Т-тем не менее придется повторить все сначала:

Смотрим, как Камень благословляет

Наше потомство, кротышей малых...

Комфри говорил ясным, четким голосом. Уже без всяких колебаний он обернулся к западу — туда, где, как он был теперь убежден, находился крот, нуждавшийся в защите и утешении, и продолжал:

Росами омоем лапы их,

Ветрами западными шкуры вычистим,

Лучшею одарим землею,

Солнечным светом пожалуем.

Молим семькрат благодать

Благодати:

Милости обличья,

Милости добродетели

Милости...

За много миль от Данктона одновременно с Комфри шептал эту молитву в Хэрроудауне и Триффан. Когда он дошел до этого места, неожиданно к нему присоединился еще один голос — это был голос Мэйуида. Постепенно он набирал силу, и пораженные кроты стали свидетелями незабываемого явления: из мрака, из глубин сердца, измученного болью и страхами, им с верою посылал свое благословение... Мэйуид:

Милости страдания,

Милости мудрости,

Милости верных словес,

Доверия милости,

Милости благообразия.

Лапы омоем потоками света,

Души отверзнем любви когтями —

Пусть же внемлют они Безмолвию Камня*.

(*Перевод Александра Чеха)

Хроники утверждают, что эти слова произносил Мэйуид, хотя непонятно, откуда он их взял и где нашел силы, чтобы выговорить. Известно только, что он обернулся к востоку и что голову его озарял свет месяца. Было видно, что боль не ушла из его тела, но ясно было и другое: надежда и знание явились к нему в этот миг, а ощущение одиночества прошло. Ему дано было услышать Безмолвие. Оно исцелило Мэйуида, изгнало мрак, сопутствовавший его детству, и одарило способностью любить и верить...

В Хэрроудауне все молчали. Смолкли разговоры в этот миг и во многих иных краях, где обитали кроты. Бодрствовал всю ночь до рассвета у Данктонского Камня и добрый Комфри. Когда же занялась заря, Мэйуида проводили до его норы и отправились соснуть, пока не настанет день. Когда же он настал, этот день, то принес с собою радость исцеления: у Мэйуида раны затянулись, и струпья засохли; у Смитхиллза следы лысухи тоже начали исчезать. Даже старушка Виллоу повеселела и заметно окрепла, что было немедленно замечено всеми.

Глава девятнадцатая

После того как этим событием была отмечена Середина Лета, жизнь в Хэрроудауне потекла мирно и спокойно. Успокоился и Мэйуид в ожидании того момента, когда Триффан найдет нужным увести их из окрестностей Бакленда. Он рассчитывал начать путешествие недели через две-три.

— Нам не следует так долго здесь задерживаться, — озабоченно говорил Скинт. — Поверьте, уж я-то знаю словопоклонников. Наше бегство они расценят как поношение Слова и не успокоятся, пока нас не найдут. Они объявят нас вне закона. Это будет означать, что ни одна система нас не примет — все будут бояться преследований и казней. Лучше уйти как можно скорее — прежде чем разошлют приказы о нашем задержании.

Однако Триффан не согласился с ним и решил выждать. В пользу своего решения он привел пример их бегства из Аффингтона: тогда грайки прекратили преследование почти сразу. К тому же, полагал он, вряд ли кому-либо придет в голову искать их у самого Слопсайда, в крошечном Хэрроудауне.

В любом случае ни грайков, ни патрулей поблизости не было, их до сих пор не обнаружили, и, судя по всему, у их преследователей было много других неотложных дел помимо поиска беглецов.

Триффан не возвращался более к событию у Камня, не упоминал об исцелении. Его примеру следовали остальные. Хотя никто из них не догадывался о сане Триффана, все интуитивно признавали его авторитет. Скинту, Смитхиллзу да и всем прочим было достаточно уже того, что Триффан избавил их от тяжкой, отвратительной работы и вернул к нормальной жизни.

Через день-два после исцеления Мэйуида Триффан пришел к Брейвису и с соблюдением надлежащего этикета попросил ученого писца позаниматься с ним, Триффаном, ибо, как он выразился, «время не ждет».

— Чему я могу научить тебя? — спросил Брейвис своего молодого собрата. — Ты и так сведущ во всем не менее, чем я сам.

— Всему, что касается письма: в этом деле Босвелл не успел обучить меня по-настоящему.

И Брейвис начал заниматься с Триффаном прямо там, в заброшенном Хэрроудауне; они работали с таким напряжением, будто знали: надо спешить. Долгие дни проходили в изучении древних текстов Священных Нор, которые Брейвис воспроизводил по памяти: из их пещерки постоянно слышалось поскребывание когтей по коре и земле.

Именно в тот период Спиндл и упросил их обоих научить его искусству письма —