Фантастика 2025-25 - Юлия Владиславовна Евдокимова

И такой же сказкой детства показалась мне симфония красок, которая словно звучит с недавнего времени в городе. Они применили цветной асфальт на мостовой и цветные плиты тротуаров. Машины на улицах встречаются только ярких цветов, их пестрый мчащийся поток в разноголосом шуме города играет красками, как мечтал об этом когда-то Скрябин. Своеобразно использован цвет в домах, архитектура которых пересмотрена теперь в общем плане цветовой симфонии Порода.

Я убеждала себя, что хочу видеть только старину, ее благородный темный налет… Я внутренне протестовала против того, что старое и прекрасное отодвинуто было на задний план, прикрыто новым и чуждым. Это чуждое наступало на меня, теснило со всех сторон, смущало… Мне нужно было собрать все свои силы, чтобы противостоять ему, помнить о долге, приверженности только твоему пути, по которому должен все же пойти наш народ-богоносец, каких бы успехов он ли добился на пути ложном и мнимом. И я оказалась сильнее коварного искуса, смогла посмотреть на вое это холодными главами.

Поперечные улицы то и дело ныряли в туннели, здесь все пересечения сделаны на разных уровнях.

Наконец улица стала узкой, уже не прямой. Где-то рядом чувствовались твои переулки… Мелькали высокие ажурные краны, железные руки, перестраивающие город, но переулки еще были, были… Я только не успевала заглянуть в них…

Но вот мы выехали на мост через совсем неширокую реку, и меня ослепило играющее на солнце золото куполов. Старинные башни, непревзойденные по своей красоте, стены, знавшие следы ядер, соборы, хранившие останки властителей Руси…

Мне предстояло работать в огромном институте, требовалось пройти формальности. Я страшилась. У меня были для этого основания… Не потому ли я так легко оказалась в суете лабораторий Великой заполярной яранги, что работы там умышленно не скрывались?

Я проходила по улице, которую ты знал еще с бульварами, ныне уничтоженными, и рядом с особняком певца, твоего друга, видела высокое здание, где люди говорили на привычном мне языке, но куда я не смела ни зайти, ни говорить, как они…

Мне нужно было оправиться после удара, требовалось вновь найти себя.

Когда-то ты говорил о Великом расколе, повторенном ныне историей с удесятеренной силой, рассказывал о неистовой силе женщины, на которую я должна походить… Я захотела увидеть ее. И я пошла в художественную галерею, крепко сжав зубы. Я искала нужный мне зал и вдруг замерла, словно перед распахнутым окном. Я увидела за ним заснеженную улицу с санной колеей, толпу народа…

Она сидела в розвальнях, грозно подняв руку с двуперстым окрестным знаменем…

И я, раскольница конца двадцатого века, позавидовала ей — она могла перед всем народом поднять закованную в цепь руку, звать народ на истинный путь… Я же должна была таиться и молчать…

Я всматривалась в лица окружавших ее людей. Ужас и сочувствие женщин, материнское горе нищенки, благословение сидящею на снегу юродивого… Я увидела даже тебя, спокойного, углубленного в себя, тебя, странника с посохом, посылающего меня на подвит из чужедальней страны…

Рядом с розвальнями шла сестра и последовательница боярыни Морозовой княгиня Урусова… А кто пойдет рядом со мной?

Я стояла перед картиной, углубленная в свои мысли, и вдруг услышала голоса, говорившие на родном языке.

Я была окружена толпой американцев, которых сразу узнала по произношению и одежде. Их привела маленькая девушка в смешных круглых очках. Она старательно выговаривала английские слова:

— Первые наброски картины позволяют думать, что художник во время работы над картиной видел мрачный кортеж смертников 1881 года. Через Петербург тогда провезли повозки, на одной из которых спиной к лошади сидела на скамейке Софья Перовская с доской на груди, где было написано: „Цареубийца“. Первый набросок боярыни Морозовой художник сделал тоже с доской на ее груди, лишь впоследствии убрав ее.

Дедушка! Ты только подумай! Героиня, которую ты мне ставил в пример, оказывается, списана с цареубийцы!..

— Софья Перовская, прикованная цепью за руки, ноги и туловище к скамье, была в черном арестантском одеянии, на голове ее был черный платок в виде капора, как и на этом этюде, — девушка указала на другую стену зала, где развешены были эскизы к большому полотну. — На ее бледном лице, как говорили, играла уничтожающая улыбка, глаза сверкали. Очевидец записал: „Они прошли мимо нас не как побежденные, а как триумшиаторы, такой внутренней мощью, такой непоколебимой верой в правоту своего дела веяло от их спокойствия“.

Я не мопла стоять, опустилась на стул, который кто-то подвинул мне. С кого мне брать пример? С цареубийцы? Ведь ты так гордился родством с царствовавшим домом!..

— Вам нехорошо? — спросила меня незнакомая красивая женщина.

Я кивнула головой.

— Я провожу вас, вы позволите? В каком отеле вы остановились? В „Украине“?

Я вышла на воздух вместе с нею, она окликнула такси. Мне не нужен был отель, я остановилась на квартире своей руководительницы, которая жила вместе с дочкой и с мужем-летчиком, постоянно отсутствовавшим. Но н все же села в такси.

Я позволила себе быть несобранной, воображая, что не занята сейчас делом!

Какая это бышва страшная ошибка!..

Мы обменялись с невнакомкой несколькими фразами, и вдруг я поймала себя на том, что говорю по-английски. Она была американкой из той группы, которую привела к картине девушка в очках. И теперь она вела меня в отель „Украина“, воображая, что я такая же, как и она, туристка.

— Как вам нравится наша Москва? — спросил на хорошем английском изьике шофер такси.

Я поразилась его произношению. Моя спутница приняла это ікак должное и ютала выражать восторг: ей понравился Кремль, Оружейная палата, она пленена университетом, мечтает поступить на последний курс, она окончила Колумбийский университет.

Я спросила шофера, какое он имеет образование, так владея английским языком.

Шофер ответил, что высшее.

— Вам не удалось найти работу по специальности? — удивилась моя спутница.

Мы стояли перед красным светофором, и шофер мог обернуться. У него были тонкие черты лица, он носил очіки в модной оправе. Он улыбнулся.

— Нет, — сказал он, — я работаю по специальности, Я химик-почвовед.

— Простите, мы все же не донимаем…

Шофер рассказал об удивительном обычае, зарождавшемся в этой непонятной стране, в которой, по словам химика-шофера, многие якобы хотят быть учеными, писателями, художниками… Молодежь поставила вопрос о том, кто же должен заниматься тяжелым физическим трудом, который пока требуется, и обслуживать других? Ведь у всех здесь равные права заниматься трудом чистым и приятым. И вот среди молодых людей нашлись многие, пожелавшие в свободное от основной работы время выполнять самый обыкновенный обслуживающий труд: