Я уничтожил Америку 2 Назад в СССР - Василий Высоцкий

— Нормально. Главарю дали червонец, а остальным поменьше накидали.

— Ну и правильно. Нечего рабочий класс разувать! Вот отсидят, может и поумнеют, — Михаил поставил сковороду на свободное место на столе.

И как только смог найти это место? Из-под крышки отчётливо потянуло томлёной свининой. Во рту сама собой образовалась лужица слюны. Я почувствовал, что очень сильно голоден. Прямо зверски!

— Как же вы надумали-то? С чего это вдруг? — спросил я. — Вроде жили бы и жили…

— Да вот как-то сидели вечером у телевизора, а Сеня возьми, да и предложи. А мне чаво? Поломалася для виду, а потом сказала, что согласная, — улыбнулась Матрона Никитична.

— На старости лет решили вот… — развёл руками Семён Абрамович.

— Так чего же тогда? Дело хорошее! Нужное. Глядишь, ещё и детишек настругают, — хохотнул Михаил.

— Да ну тебя, оглашенный! — отмахнулась Матрона Никитична, на чьих морщинистых щёчках возник румянец. — Ляпнешь ещё, как в лужу пёрнешь.

Тут уж никто не смог удержаться от смеха. Хохотал и я. Хохотал и чувствовал, как слетает напряжение прошедшего дня. Как уходит прочь плохое настроение и тяжесть дома суда. Становится легко-легко, как будто крылья за спиной разворачиваются.

Из кухни на общий смех выглянула Людмила, наряженная в платье выходного дня. В волосах алая лента, на ушах серёжки. В руках же несла полную тарелку винегрета. Вот прямо вообще пир на весь мир!

И только в этот момент я заметил, что пустых тарелок с приборами на столе семь. Мы ждали ещё кого-то?

— А кто-то ещё будет? — спросил я. — Кого не хватает?

— Одного важного гостя, — загадочно улыбнулся Семён Абрамович. — Тебе понравится…

— Опять сюрприз? — хмыкнул я. — Вроде бы их сегодня и так немало было.

— Ещё какой сюрприз, — ещё шире улыбнулась Матрона Никитична. — Ты весь рот откроешь от удивления!

— Да? А говорили, что ждёте только меня! Как же так?

— Всё потому, молодой человек, что я всегда опаздываю, — раздался за спиной хриплый баритон, от которого у меня мурашки побежали по спине. — И к этому уже все привыкли.

Я обернулся, и мурашки пробежали в обратную сторону.

Высоцкий!

Вот это ни хрена себе!

Чтобы Владимир Семёнович — и в нашей коммуналке? Сам, собственной персоной? Да, это точно он: его выдвинутая челюсть, короткая чёлка, эти глаза — то ли усталые, то ли насмешливые, а может, и то и другое сразу.

Он стоял в дверях комнаты Матроны Никитичны, чуть сгорбившись, будто потолок в коммуналке для него всё-таки низковат. Стоял и улыбался. Такой простой, и рядом…

Высоцкий протянул мне руку:

— Володя!

— Саша, — на автомате назвал я своё имя, под которым прожил семьдесят лет. Потом спохватился и поправился. — Ой, Петя!

Людмила прыснула. Макарка тоже не удержался от смеха.

— Почти как в «Приключениях Шурика»! Только там было: «Петя… Ой, Саша!» — улыбнулся Владимир Семёнович и двинулся к Михаилу. — Моё почтение семейству Игонатовых!

— Здравствуйте, редкий гость, — улыбнулся Михаил, а Людмила смущённо пожала протянутую руку.

— Здрасте, Владимир Семёнович, — пискнул Макарка, когда Высоцкий посмотрел на него. — А мы ваши песни недавно слышали…

— Ух, какой пострелёныш вымахал. Скоро папку перегонишь, — потрепал тот по вихрастой голове. — Учишься хорошо? Смотри, не подведи отца!

После этого он взглянул на главных виновников торжества. Раскинул руки и аккуратно обнял Семёна Амбрамовича, а потом чмокнул в подставленную щёчку Матрону Никитичну.

— Поздравляю! От всей души и сердца! Поздравляю! Давно надо было сойтись, а то всё жили бобылями! — прогремел Высоцкий и вытащил из кармана серебряный портсигар с расписной крышкой. — Вот, подарок от меня. Уж простите, чего-то большего не успел приготовить. Сам узнал только вчера…

— Да ну, Володя, зачем? — смущённо проговорил Семён Абрамович. — Хватило бы и того, что ты на празднование зашёл.

— Бобыли, бобыли… Кто бы говорил, — хмыкнула Матрона Никитична. — Мы-то с Семёном успеем на твоей свадьбе погулять? Сможешь взять Париж, как Александр Первый в своё время?

— Смогу-смогу! — грустно улыбнулся Высоцкий. — И никто нам не помешает! Так чего же мы всё стоим и меня слушаем? Я же голоден, как чёрт! Ну, и чем же нас тут угощают?

Он улыбнулся и моё оцепенение спало. Показался каким-то своим, родным. Вовсе не тем, что на экране телевизора, каким-то отстраненным и задумчивым.

Жених и невеста засуетились, начали всех усаживать за стол. Людмилу с мужем посадили со стороны Матроны Никитичны, а Владимира со стороны жениха. Мы же с Макаркой уместились на оставшихся стульях и табуретах.

Как оказалось, отец Владимира Семёновича служил в своё время бок о бок с Семёном Абрамовичем. Их даже называли «Два Симеона», поскольку оба были евреями. Да, для меня тоже было небольшим открытием, что Владимир Семёнович был наполовину еврей. Он даже зачитал мне небольшое стихотворение из своего раннего: «В дни, когда все устои уродские превращались под силою в прах. Жили-были евреи Высоцкие, неизвестные в высших кругах».

И вот, когда Семён Абрамович позвонил старому другу, чтобы поделиться радостной новостью, то тот попросил приехать и поздравить сына. А уже сам обещал подтянуться позднее, так как не успевал на самолёт.

— Эх, Семён Абрамович, вот зря вы так, — говорил Высоцкий. — Я же звал вас в «Каму», что на Верхней Радищевской. Там бы девочки стол накрыли, всё подготовили, я бы вам песни спел.

— Так ты и здесь можешь, Володя. И тут я тебя лучше услышу, — улыбнулся в ответ Семён Абрамович.

— Гитару-то я в театре оставил, — вздохнул Высоцкий. — Так торопился, что только на половине пути вспомнил… А! Чу! Слышите?

Он поднял палец. Мы невольно замолчали. Со стороны открытого окна донеслось бренчание расстроенной гитары и заунывное пение. Вечер притащил под окна домов ребят, которые успели нагуляться за день и теперь решили, что настало время для ночных баллад…

— Я сейчас попрошу! — подскочил Макарка. — Похоже, там знакомые поют.

— Да? Ну давай. А мы пока смочим горло, чтобы лучше пелось. За молодых! — поднял стопку Высоцкий. — Чтобы им прожить в счастии да согласии много-много-много лет!

Макар помчался на улицу, а мы выпили ещё по одной маленькой. Больше разговаривали да поздравляли «молодых»,