Усадьба «Медвежий Ручей» - Алла Белолипецкая

Федотова. Та, из-за кого Зинин папенька и вынужден был теперь испрашивать перевода в другой приход, подальше от Живогорска. А саму поповскую дочку услали из родного города к чужим для неё людям – в место, где творится разная непонятная чертовщина!

Да, протоиерей Тихомиров устыдился того обстоятельства, что тёщу его объявили во всеуслышание ведьмой – и она этого даже не стала отрицать. Однако с какой стати он решил наказать за это свою единственную дочь? До этого самого момента Зина не отдавала себе отчёта, как сильно она обижена на своего отца.

Девушка замерла, почти занеся ногу над порогом – не зная, как быть. И тут новая волна раскалённого воздуха с неимоверной силой окатила её – ударила с размаху в спину, словно это был раскалённый песок, взвихренный ветром пустыни. Под этим ударом девушка не устояла на месте – сделала шажок вперёд, оказалась в прихожей дома. И невольно испустила блаженный вздох: здесь, под крышей барского особняка, царила дивная, сказочная, райская прохлада! Зина даже сперва не поверила собственным ощущениям – так велик был контраст с выматывающим зноем усадьбы. А потом не выдержала – сделала ещё два шага. Поняла: на то, чтобы выйти отсюда обратно, во двор, у неё просто недостанет сил.

Любаша обогнала её и пошла вперёд, к лестнице, ведущей на второй этаж, – показывая дорогу. А когда Зина оглянулась, то увидела, что следом за ними идёт лакей Фёдор, неся Зинины баулы в двух руках, чуть наотлёт. И, немного отстав от него, следуют Николай Павлович Полугарский и Андрей Иванович Левшин. Пути назад не было – в самом буквальном смысле.

Большие напольные часы, стоявшие на площадке между двумя пролётами лестницы, ведшей на второй этаж, пробили семь раз. И ещё до того, как отзвучал их бой, Зина стала подниматься наверх.

Глава 4

Ни здесь, ни там

19–20 августа (31 августа – 1 сентября) 1872 года.

Суббота переходит в воскресенье

1

Комната, в которую её проводила Любаша, была просторная: примерно десять на двенадцать аршин. Возле одной стены стояла кровать под розовым кружевным покрывалом, широкая, по виду – двуспальная. Возле другой стены располагались гардероб и книжный шкаф красного дерева, по углам – резное трюмо и умывальный столик с тазиком и кувшином. Но более всего Зину порадовало то, что выделенная ей комната выходила двумя высокими окнами в усадебный парк. Правда, оба окна были сейчас плотно закрыты – включая даже и форточки. А когда Зина шагнула к одному из них, намереваясь распахнуть его створки, Любаша издала предостерегающий возглас:

– Не нужно, барышня! У нас до заката окон не открывают, чтобы зноя в дом не напустить. Вот погодите: после захода солнца пройдёт дождик, тогда и проветрим. – Говорила горничная так, словно у неё был заложен нос.

Зина в изумлении повернулась к ней.

– Откуда ты знаешь, что вечером будет дождь? Есть какая-то примета на сей счёт? – И тут же дочка священника спохватилась: – Ничего, что я обращаюсь на «ты»?

Но Любаша как будто обрадовалась такому обращению.

– Полноте, барышня, – проговорила она, – господа прислуге «выкают», когда хотят своё особливое воспитание показать. А нам от того – ни тепло, ни холодно. Ну, а касаемо дождика – у нас в Медвежьем Ручье после заката завсегда дождит. А ежели зима – тогда снежком заметает.

Зина только хмыкнула: о подобных погодных феноменах она никогда не слышала. А потому решила: под этим своим «завсегда» горничная подразумевала «часто». И больше о дожде спрашивать не стала. Дочку священника волновало другое.

– А скажи мне, Любаша, – попросила она, – вчера, перед тем, как моя бабушка вышла из дому, она ни с кем, кроме тебя, не говорила? Или, может, она незадолго перед тем получила от кого-то письмо или записку?

Горничная при этих вопросах покачнулась так, как если бы Зина ударила её по лицу. У Любаши задрожал подбородок, плечи поникли.

– Неужто вы думаете, я бы это скрыла, кабы знала? Я и без того ведаю, что все в усадьбе меня винят в исчезновении барыни!.. – Любаша судорожно вздохнула, прижала к лицу ладони и даже не зарыдала – заревела: громко, с подвываниями.

– Да Бог с тобой, с какой стати тебя кто-то будет обвинять?

Ошеломлённая, Зина шагнула к ней, попыталась обнять за плечи – как всегда делала маменька, желая её успокоить. Однако Любаша отступила от гостьи и только заревела ещё громче.

– Барыня потому не взяла меня с собой на пруд, – в перерывах между всхлипываниями выговорила она, – что я рассказала ей про мельника!..

– Про какого ещё мельника? – Зина ощутила, как у неё начинает заходить ум за разум. – В усадьбе что – есть мельница?

Любаша так удивилась, что даже перестала плакать. Убрав руки от лица, она поглядела на Зину, как взрослые глядят на детей-несмышлёнышей.

– Да при чём тут мельница? Я говорю про самого. – И, видя, что барышня по-прежнему её не понимает, уточнила: – Ну, про бурмилу – про косолапого зверя.

– Про медведя?! – Зина ахнула, вновь подскочила к Любаше – заглянула ей в заплаканные глаза. – Так здесь, выходит, действительно есть медведь?

Горничная укоризненно покачала головой.

– Негоже, барышня, называть его этим имечком вслух! – А потом прибавила, понизив голос до шёпота: – Но он по усадьбе и вправду хаживает – ведмедь.

2

Зина вздрогнула, услышав, как Любаша назвала лесного зверя – с перестановкой слогов. Ещё одно воспоминание вернулось к ней – отчётливое, как верстовой столб на дороге. Когда-то – Зине тогда было не больше десяти лет – она случайно подслушала обрывок разговора, который вела в саду возле дома её бабка Агриппина Ивановна с соседской девахой по имени Фрося. Та в скором времени собиралась замуж и зашла о чём-то с Агриппиной посоветоваться. Зина тогда мало что поняла из того, о чём её бабушка с соседкой толковала. Но две вещи сейчас будто сами собой выплыли из её памяти. Во-первых – перевёрнутое словечко: «ведмедь». И, во‐вторых, то, как Агриппина Ивановна указывала Фросе на некую поразительную способность этого зверя.

– А потому, девка, – говорила она, – смотри, чтобы никакой цыган с ведмедем на твою свадьбу не заявился!

Зина резко встряхнула головой, а затем наконец-то сняла сползшую на затылок шляпку – бросила её прямо на застеленную кровать. Из-за бабушки Агриппины Ивановны (которую Зина всегда называла баушка) папенька и взял с неё перед отъездом то обещание. Может, и правильно сделал, что взял. Однако дочке священника было бы куда спокойнее, если бы она подобных обещаний никому не давала. Не ощущала бы она себя тогда до такой