Концессионер - Дмитрий Шимохин

— Я действую исключительно в интересах Российской Империи, — ответил я холодно. — Вы знаете историю, ротмистр? Кем был, например, Ермак? Простой атаман разбойничьей шайки, частное лицо. Но он завоевал Сибирь и прославлен теперь на веки вечные. А Хабаров, Дежнев? Все это были инициативные люди, находящиеся на границе, и не боящиеся эту границу перейти. И они вошли в историю как величайшие первопроходцы. Патриоты России. Может быть, и я окажусь в их числе…

— Не сомневаюсь, — усмехнулся он. — Именно это вы и будете доказывать в Петербурге. Если, конечно, мы туда доберемся.

Я промолчал. Мы оба прекрасно понимали, что главная опасность сейчас — не жандармы, а обычные разбойники. Слухи о баснословно богатом промышленнике, едущем из Иркутска, летели по тракту быстрее нашего поезда. И жандармский конвой был не столько моей тюрьмой, сколько единственной гарантией того, что я доеду до столицы живым.

Сани мерно скрипели, убегая все дальше на запад. Я смотрел на бескрайние, покрытые снегом поля, на редкие, утонувшие в сугробах деревушки, на бесконечную, уходящую за горизонт тайгу. Пространства. Необозримые, пугающие, непокоренные. И мысль, уже ставшая для меня навязчивой, снова вернулась. Железная дорога. Только стальная нить пути, прошитая через эту огромную страну, могла сделать ее единой и сильной. Все, что я делал до сих пор, — золото, интриги, война, — все это было лишь прелюдией. Настоящее, главное дело было еще впереди.

Тобольск встретил нас оттепелью и колокольным звоном. Когда наши сани, разбрасывая комья грязного, талого снега, въехали в город, я едва узнал его. За те несколько месяцев, что меня не было, он, казалось, преобразился.

На подъезде к Тобольску, у заставы, наш санный поезд остановил караул. У шлагбаума стояла простая бревенчатая будка, из трубы которой валил густой дым. Заснеженные солдаты в тяжелых тулупах и папахах с сомнением разглядывали наш маленький отряд. Молодой, румяный от мороза офицер подошел к моей кошеве.

— Откуда и куда путь держите, господа? Документы для проверки! — бодро скомандовал он.

Я молча, через окошко, протянул ему свой паспорт и подорожную, выписанную в Иркутске. Он взял их, мельком глянул и уже собирался вернуть, но тут его взгляд зацепился за фамилию. Он прочел ее еще раз, потом еще, и румянец медленно начал сходить с его щек. Он поднял на меня испуганные, вытаращенные глаза.

— Г-господин… Тарановский? — пролепетал он, и голос его подобострастно дрогнул. — Владислав Антонович? Ваше… ваше высокоблагородие!

Я молча, с самым непроницаемым видом, кивнул.

— Простите… я… я не знал… — он окончательно растерялся, залепетал что-то о «неожиданном визите» и «великой чести», затем резко обернулся к стоявшему навытяжку унтер-офицеру. На его лице офицера проступила свирепая гримаса:

— Дубина! Чего стоишь, глазами хлопаешь⁈ — прошипел он. — Живо к губернатору! Доложить! Чтоб карету прислал! Немедленно!

Унтер, перепуганный не меньше его, стрелой сорвался с места и побежал в сторону города, придерживая на бегу смешно подпрыгивающую на поясе саблю. Офицер же, все еще бледный, отдавал команду поднять шлагбаум с таким видом, будто перед ним была по меньшей мере карета самого Государя Императора. Похоже, что эффект от моего предыдущего посещения, тот грандиозный скандал со стрельбой и поджогами, помноженный на слухи, пущенные хитроумным Изей, не только не утих, но и успел обрасти за эти месяцы самыми фантастическими подробностями.

Уже вскоре выяснилось, что переполох, который я устроил во время своего прошлого визита, произвел неизгладимое впечатление на местную администрацию. Помня о «ревизоре из Петербурга» с пугающими связями, меня встречали чуть ли не как наследника престола. Едва я успел разместиться на постоялом дворе, как явился адьютант от губернатора Деспот-Зеновича с покорнейшей просьбой почтить его превосходительство чаепитием.

Пришлось ехать, захватив, разумеется, Соколова с собой. Губернатор был сама любезность. Он суетился, заискивающе заглядывал в глаза и сыпал отчетами, как из рога изобилия. Следствие по делу начальника тюрьмы Хвостова было проведено в рекордные сроки, виновные изобличены и ждали отправки на каторгу. Деньги, выделенные на приют, были под строжайшим контролем.

— А вот, соблаговолите взглянуть, Владислав Антонович! — с гордостью произнес он, подводя меня к окну. — Вашими стараниями!

Обернувшись, я увидал, что на другой стороне площади, в бывшем особняке Хвостова, действительно уже кипела работа. Здание было отремонтировано, выкрашено, над входом уже висела новенькая, пахнущая свежей краской вывеска: «Тобольский сиротский приют имени Его Императорского Высочества…»…

Я смотрел на эту картину, и меня разбирал смех. Ощущение было такое, будто я — гоголевский Хлестаков, от одного имени которого вся губернская бюрократия встала на уши и начала лихорадочно изображать бурную деятельность. Даже ротмистр Соколов, сопровождавший меня, смотрел на все это с нескрываемым изумлением, видимо, пытаясь понять, какой же властью на самом деле обладает его странный «подопечный».

Вечером того же дня губернатор Деспот-Зенович устроил в моей чести торжественный ужин. В большом зале его резиденции собрался весь цвет тобольского общества: городской голова, прокурор, жандармский офицер и, разумеется, все попечители сиротского приюта. Атмосфера была подобострастной до тошноты.

— Надолго ли осчастливили наш скромный город своим присутствием, Владислав Антонович? — спросил губернатор, заискивающе заглядывая мне в глаза.

— Боюсь, что нет, ваше превосходительство, — ответил я. — Дела не ждут. Мне нужно поспеть в Екатеринбург до начала весенней распутицы.

При этих словах губернатор и остальные чиновники вздохнули с нескрываемым облегчением. Мое присутствие явно вносило сумятицу в их размеренную провинциальную жизнь. Впрочем, их можно было понять — прошлый мой визит вырвал из их славных рядов начальника тюремного острога. Что они могли ожидать от меня? Явно ничего хорошего!

Весь вечер попечители приюта наперебой расхваливали свои достижения, рассказывая, как они денно и нощно радеют о сиротах. Особенно усердствовал новый начальник тюремного замка, занявший место арестованного Хвостова. Он смотрел на меня с собачьей преданностью и, казалось, готов был целовать мне руки, ведь именно я, пусть и невольно, способствовал его головокружительной карьере.

Очень скоро мне стало скучно, и я прервал их славословия.

— Что в России слышно, господа? Какие новости с последней почтой?

Они тут же, наперебой, начали делиться столичными слухами. Дела у Главного Общества Российских Железных Дорог, как оказалось, шли неважно. Кокорев и барон Штиглиц, хоть и наводили порядок, но, по слухам, буквально надрывались, пытаясь разгрести ту гору проблем, что оставили после себя