Физрук: на своей волне 4 - Валерий Александрович Гуров

— Есть, Владимир Петрович, — ответил один из пацанов. — Я с шестнадцати за руль сел, своей тачки нет, но водить умею. И такую иномарку на автомате потяну.

— Ясно, — кивнул я. — Тогда так: если начнёт происходить то, что вам не нравится — заводишь и уезжаешь. Меня ждать не нужно. Понял?

— Владимир Петрович, — подал голос Кирилл, нахмурившись, — а что может произойти такого, что нам не понравится и мы не должны вмешиваться?

Я коротко пожал плечами. Знал, что вопрос правильный. Но отвечать надо было так, чтобы и тревогу снять, и суть донести.

— Ну, например, — сказал я спокойно, — если мой зуб стукнется о стекло, когда меня начнут бить, — я чуть усмехнулся и развёл руками. — Ну это, конечно, если попадут…

Я подмигнул. Пацаны переглянулись и нервно захихикали. Смех был как клапан, который спускает лишнее давление.

— Короче, парни, — продолжил я уже серьёзнее, — шутки шутками, но смысл вот в чём: если начинается движуха, не геройствуйте. Вы сейчас мой тыл. Сидите, ждите, наблюдайте. Всё остальное — моя забота.

Я обвёл их взглядом. Каждый стоял собранный, готовый на всё.

— И ещё запомните, — добавил я. — Голова всегда должна быть холодной. Не важно, что происходит — разговор, драка, пожар, всё равно. Только хладнокровный человек управляет ситуацией. Дайте мне слово, что вы не будете лезть ни при каких раскладах.

Парни переваривали услышанное, смотрели друг на друга, в их глазах мелькала растерянность.

— Владимир Петрович, — наконец протянул Кирилл, почесав затылок, — такое пообещать проблематично…

— А ты пообещай, Кирилл. Я тебя лично прошу.

Кирилл опустил взгляд, помолчал, потом тихо шепнул:

— Я… по крайней мере сделаю всё возможное. Но вы меня извините, если вас будут бить, я в стороне стоять точно не буду.

Остальные пацаны молча кивнули, подтверждая — позиция Кирилла была их позицией тоже. У меня внутри что-то щёлкнуло. Чёрт возьми, приятно было это слышать. Приятно, но и немного горько. Потому что за такими словами всегда стоит готовность идти до конца.

— Ладно, пацаны, я вас услышал. И, если по-честному, я вам благодарен за такую поддержку.

Я хлопнул Кирилла по плечу.

— Своих не бросаем, Владимир Петрович, — сказал он тем же тоном, каким раньше я сам им это вдалбливал.

Я усмехнулся. Вот это уже результат. Когда твои слова возвращаются к тебе из чужих уст, значит, не зря вкладывался.

Я развернулся и пошёл к Мише. Тот уже стоял чуть в стороне от остальных мужиков.

— Тебя как зовут? — хрипло спросил он.

— Володя, — представился я. — Можешь так и называть.

Миша коротко кивнул, но руку протягивать не спешил. Правильно. Между нами ещё висел незакрытый вопрос.

— Ну, как меня зовут, ты, я так понял, знаешь. Слушай, Володя… я человека, чьим сыном ты назвался, знал очень хорошо.

Он сделал паузу. Молчал секунду, две, потом добавил уже тише:

— Даже слишком хорошо.

Я промолчал. Пусть говорит.

Миша чуть кивнул самому себе, будто подтвердил внутреннюю догадку.

— Вот только, по той информации, что есть у меня, тот Володя погиб, не оставив после себя детей, — обозначил он. — Так что объясни, парень. Как так получается?

Способный ученик, ничего не скажешь. Моя школа. Не поверил сразу на слово — и правильно сделал. Именно этому я его когда-то учил: доверяй, но проверяй. Сейчас он поступал так, как я сам бы поступил на его месте. Иронично, но приятно.

— Веру помнишь? Анисимову, — спросил я, не отводя взгляда.

Миша вздрогнул. Он не мог не помнить.

Вера… моя первая любовь в прошлой жизни. Мы с ней тогда вечно то сходились, то расходились, будто испытывали друг друга на прочность. Я, честно говоря, уже тогда думал, что она станет моей женой. Она была яркая, упрямая, с характером, и рядом с ней всё время хотелось быть лучше, сильнее, честнее.

Но судьба распорядилась иначе.

Тогда, в той жизни, я сам лично отправил Веру прочь из нашего города. Я уже тогда понимал, что ничего хорошего я ей дать не смогу. Тропинка, по которой я шёл, вела в тупик. Вера заслуживала большего. Хоть тогда я это и не говорил вслух, но поступил по-своему правильно. И сейчас, рассказывая это Мише, я видел, что история звучала более чем логично.

Миша нахмурился, но потом уголки его губ едва заметно дрогнули.

— Конечно, помню, — сказал он с лёгкой улыбкой. — За неё Володя любого бы убил к чёртовой бабушке. Вот только Вера уехала… и они так и не сошлись…

— Сойтись, может, и не сошлись, — согласился я. — Но Вера тогда забеременела от моего отца. И так на свет появился я.

Миша вытаращил глаза, опешив.

— Ни хрена себе… — выдохнул он. — А я и знать не знал, что у Володьки сын остался!

На секунду в нём мелькнул тот самый Миша — семнадцатилетний пацан, каким он был тогда.

Я понимал, что вру. Вру некогда своему лучшему ученику. И от этого внутри было мерзко, но других вариантов у меня не оставалось. Это была ложь во благо — единственный способ сохранить баланс и не разрушить всё, что только начало складываться.

Миша тем временем молча изучал меня. Потом вдруг выдохнул, развёл руки в стороны и расхохотался:

— Ни хрена себе… вот это жизнь, конечно, повороты выдаёт! — Он всё ещё смеялся, качая головой. — А я ведь, когда увидел тебя, сразу подумал: что-то есть… знакомое. Не пойму что, а теперь вот понял. У тебя глаза как у Володьки. Смотрят точно так же!

Миша вдруг шагнул вперёд и крепко, по-настоящему по-мужски, обнял меня. Так, будто восполнял тридцать лет, которых между нами не было.

Я тоже обнял его в ответ, похлопав ладонью по спине. Эмоции зашкаливали. Я давно себя таким не чувствовал. В груди словно комок раскалённого воздуха застрял, а в голове вертелась только одна мысль — всё-таки судьба умеет закольцовывать линии. Наша встреча вышла неожиданной, но от этого вдвойне ценной.

Я сам то и дело думал, что надо бы найти своих. Узнать, кто из пацанов жив, где они, как сложилась жизнь. Но времени пока не было… И вот, как обычно, жизнь решила всё сама. Земля действительно круглая — никогда не знаешь, кого встретишь за ближайшим поворотом.

Через плечо Миши я заметил, как Копчёный наблюдает за нами, вылупив свои поросячьи глаза. Естественно, ему всё это не нравилось. Он рассчитывал, что меня сейчас будут месить без разговоров, а тут, на его глазах, сцена превращается