Врач из будущего. Подвиг - Андрей Корнеев

class="p1">За столом, сдвинутым к центру комнаты, сидели свои. Лев и Катя. Сашка и Варя. Миша с Дашей, пристроившей на коленях сонного Матвея. На столе — не пир, а скромная трапеза победителей, у которых всё ещё впереди: картошка в мундире, селедка, нарезанная тонкими ломтиками, горка черного хлеба и большой эмалированный чайник.

Говорили не о Победе. О ней уже всё сказали. Говорили о будущем, которое наступило вдруг, сегодня, и в которое теперь нужно было как-то вписаться.

— Новый корпус, — говорил Сашка, ковыряя вилкой картофелину. — Фундамент уже залили осенью. Теперь стены можно поднимать. Но бригаду срочно перебрасывают на восстановление Сталинграда. Обещают прислать другую, из пленных немцев. Как думаешь, брать?

— Брать, — без раздумий сказал Лев. — Работать будут под охраной. Только смотри, чтобы прораб наш, Семеныч, над ними не слишком измывался. Не для того их брали в плен.

— Он их боится, — усмехнулся Сашка. — Говорит, глаза у них пустые, как у мертвецов. А я ему: «Семеныч, они такие же, как мы, только проиграли». Не понимает.

— Со временем поймет, — сказала Варя, поправляя платок на голове у Наташи, задремавшей у неё на плече. — Все сейчас какие-то… оборванные от счастья. Не понимают, что делать дальше.

— А мы понимаем? — тихо спросила Катя.

Наступила короткая пауза.

— Я понимаю, — вдруг сказал Миша, который до этого молча клевал носом над тарелкой. Все посмотрели на него. Он встрепенулся, поправил очки. — У меня там, на девятнадцатом этаже… то есть, на девятом… лежит штамм Penicillium chrysogenum мутантный. Выход на тридцать процентов выше. И синтез одного промежуточного продукта для левомицетина можно укоротить на две стадии, если найти катализатор… Я думаю, это соли молибдена… Нужно писать заявку на реактивы.

Все рассмеялись. Это был такой чистый, такой неподдельный Мишин ответ на вопрос «что делать дальше». Не восстанавливать страну глобально. А улучшать выход пенициллина на тридцать процентов. В этом была вся его вселенная, и она, слава богу, не рухнула.

— Пиши, — улыбнулся Лев. — Выбьем. Теперь, может, и проще будет.

— А мы с Андреем на рыбалку, — заявил Сашка, подмигнув Льву. — Я ему удочку обещал. Настоящую, бамбуковую. Как Волга вскроется — сразу.

— И я с вами! — оживился Миша, но тут же спохватился, посмотрел на Дашу. — То есть… если время будет.

— Будет, — мягко сказала Даша. — Всем время теперь будет. Надо только привыкнуть.

И в этих простых, бытовых планах — достроить корпус, улучшить синтез, сходить на рыбалку — была та самая, настоящая победа. Победа над хаосом и смертью. Возвращение к нормальности, к проекту, к будущему, которое можно планировать дальше, чем на завтра. Они сидели, эта маленькая команда, это ядро «Ковчега», и их молчаливое понимание друг друга было крепче любой клятвы. Они выжили. И теперь им предстояло жить.

Поздний вечер. Гости разошлись. Катя укладывала Андрея, в спальне слышался её тихий голос, читающий сказку. Лев вышел на кухню, чтобы налить себе воды. У раковины, спиной к нему, стояли две знакомые, плотные фигуры в расстегнутых кителях.

Лев не удивился. Как будто ждал их, его ни капли не разозлило такое вторжение.

— Не сплю, — сказал Громов, не оборачиваясь. — Решил проверить, как тут у вас… с обстановкой.

Артемьев молча кивнул, вытирая руки грубым полотенцем.

Лев достал из буфета три стеклянных граненых стакана, поставил на стол. Громов вытащил из внутреннего кармана кителя плоскую, потертую флягу из темного металла.

— Не водка, — предупредил он хрипло. — Самогон. С полковником из СМЕРШа меняли на пару банок тушенки. Говорит, тройной перегонки, на хлебных дрожжах. Проверим.

Он налил. Прозрачная жидкость пахла резко, с оттенком сивухи и чем-то еще, травянистым.

— За Победу, — сказал Громов, поднимая стакан. Выпил, скривился, крякнул. — Ух, дерьмо какое. Но крепкое.

Лев и Артемьев выпили молча. Огонь растекся по желудку, согревая.

— Ну, Борисов, — Громов поставил стакан, прищурился. — Вы — субъект сложный. Неудобный, упрямый. Слишком умный для своего же блага. Головная боль вы, вот кто.

Лев ждал.

— Но вы — наш, — закончил Громов, и в его голосе прорвалось что-то человеческое, усталое и даже теплое. — И ваш «Ковчег»… это наша с Артемьевым работа тоже. Не хуже, чем взять языка или обезвредить диверсанта. Может, даже лучше.

Артемьев, обычно молчаливый, заговорил, глядя в свой пустой стакан:

— Объект «Ковчег» приказом от седьмого мая переведен из категории «под особым наблюдением» в категорию «стратегического национального ресурса», охрана остается. Наблюдение — внешнее, формальное. Основная задача — содействие развитию. Поздравляю.

Это было всё. Высшая форма признания от системы, которую они научились обходить, использовать. Она, эта система, скрипя зубами, признала: эти люди — не угроза. Они — ценность. И их надо беречь.

— Спасибо, Иван Петрович. Алексей Алексеевич, — тихо сказал Лев. Помолчал, собираясь с мыслями. Сейчас или никогда. — Поскольку мы стали «ресурсом»… есть один вопрос. Не по медицине. Но он важнее всех возможных диверсий. Настолько важнее, что от его решения зависит, будет ли у всего, что мы здесь построили, хоть какое-то завтра.

Громов насторожился. Артемьев медленно поднял глаза. Они оба знали этот тон. Тон «пророчеств» Льва, которые всегда сбывались.

— Говори, — коротко бросил Громов.

— Война с Германией закончена. Начинается война за немецкое наследство. Наследство — не только станки. Наследство — мозги. И бумаги. Особенно — в физике, ядерной физике.

Он сделал паузу, дав им впитать слова.

— Американцы уже ведут туда своих людей. Опережают нас на полкорпуса. Их задача — вывезти всё: ученых, чертежи, документацию, образцы сырья. Всё, что связано с урановым проектом. Если они это получат… через два-три года у них будет оружие такой силы, что все наши танковые армии станут бесполезны. Одна бомба — и нет города. Они получат абсолютный рычаг давления. Не только на нас. На весь мир.

— Фантастика, — пробормотал Артемьев, но без уверенности. Он уже слишком много видел «фантастики», ставшей реальностью в стенах «Ковчега».

— Нет, — жестко парировал Лев. — Это физика. Та же, что и в рентгеновской трубке, только в миллион раз мощнее. Немцы были близки. У них есть институты: Кайзера Вильгельма в Берлине, физический в Лейпциге, лаборатории в Хехингене. Там люди: фон Арденне, Гейзенберг, Манфред фон Арденне. И кипы бумаг. Их нельзя отдавать. Их нужно перевезти сюда любыми методами. Уговорить, купить, завербовать, принудить. Не имеет значения.

Громов молча закурил, его лицо в клубах дыма стало непроницаемым.

— Вы уверены?

— Настолько, насколько был уверен, что пенициллин сработает. Это вопрос выживания страны в следующем десятилетии. Не победив в этой гонке, мы проиграем следующую войну, не сделав ни одного выстрела. Они будут диктовать условия. И не только нам.

— Вы предлагаете