Фантастика 2025-148 - Анна Сергеевна Платунова

В какой-то момент отец даже достал подзабытую гитару, и совершенно счастливая мама уже сама от него не отходила, и они музицировали на два голоса, заставляя нас с Володькой вспоминать детство.

Отец почти совершенно забросил инструмент после Ланнеи, где он лишился обеих рук, да и не только их, и был вынужден довольствоваться протезами; благо, медицина у нас находится на достаточном уровне, чтобы искусственная часть организма не мешала нормальной жизни. Мы его первое время все дёргали с этой гитарой, он отшучивался, а потом как-то привыкли, подзабыли, оказались заняты своими делами.

Уже много позже я понял, почему он так поступил, хотя никогда не затрагивал эту тему в разговорах: вряд ли ему было бы приятно говорить о подобном. Гитара, похоже, стала единственной (и от того не менее несчастной) жертвой его обиды, злости и раздражения. Это он с нами и с мамой всегда смеялся и шутил на тему собственных травм; а ведь если вдуматься, каково молодому сильному мужчине в расцвете сил оказаться фактически калекой? Да, внешне это почти не было заметно, протезы почти не осложняли жизни, но он был отстранён от полевой работы, и, самое главное, он-то знал! Догадавшись примерить его тогдашнее положение на себя, я понял, что мне на его месте могло и не хватить духу сделать вид, что всё как прежде. А он только гитару бросил; может, тогда ему казалось, что чужие неживые пальцы слушаются хуже собственных?

Этот момент жизни можно считать довольно жутковатым: когда ты вдруг понимаешь, что твои родители, в сущности, обыкновенные люди со своими собственными проблемами и слабостями. Не бессмертные, не неуязвимые, не непогрешимые и порой имеющие свойство ошибаться. Генерал Зуев ошибался крайне редко, но даже с ним это порой случалось.

Дом угомонился глубоко за полночь. Авдеев улетел, Тура-Рааш устроили в гостевой спальне, устранили последствия посиделок и разбрелись спать.

Меня среди ночи разбудил Ярик. Милосердно оставив Рури спать дальше, я отправился развлекать его самостоятельно. По счастью, мой организм вполне спокойно воспринимал рваный сон, а вот зверушка оказалась редкостной засоней. Минут за двадцать уговорив сына принять тот факт, что на дворе ночь, и нормальные люди в это время спят, я уложил его обратно в кроватку, и, раз уж всё равно встал, направил стопы в кухню с целью утоления жажды.

В кухне горел свет, а за столом, вертя на столе чашку, сидел отец. Был он, к счастью, не похоронно-несчастный, — я бы этого точно не пережил, — а какой-то философски задумчивый.

— Ты чего колобродишь ночами? — с усмешкой поприветствовал он меня.

— Я-то водички попить зашёл, а вот что тут высиживаешь ты, мне действительно интересно. И все варианты ответов, которые я могу придумать, мне не нравятся, — честно сообщил я, наливая себе в кружку несладкий чай. — Утешь меня; вы, надеюсь, с мамой не поругались? А то вдруг она твои манёвры разгадала.

— Тяжело с вами. Вырастил на свою голову, один другого умнее, — хмыкнул он. — Одно слово — разведка! Нет, не поругались. Не спится просто, вспомнилось всякое; сижу вот, ностальгирую, как и положено старому пню.

— Может, тебе чего покрепче чая плеснуть? — с иронией поинтересовался я.

— Сиди уж, заботливый, — отмахнулся он. — Не настолько всё плохо, чтобы ночами в одиночку напиваться.

— Могу составить компанию, — уже вполне серьёзно предложил я. — В терапевтических целях. Не знаю, как тебе, а мне порой неплохо помогает от мрачных мыслей.

— Ладно, уболтал, чёрт языкастый; давай мы с тобой вина выпьем, я тебе умный тост скажу. На тему ревности и бдительности.

— Что, неужели добровольно расскажешь, что у вас там стряслось? — недоверчиво уточнил я, разливая ополовиненную за ужином бутылку красного вина на два стакана.

— А то! Это же такая поучительная история, как опасно щёлкать клювом и верить в то, что если любимая женщина сидит дома с ребёнком, она уже никуда не денется, — насмешливо хмыкнул он. — Тебе сейчас очень кстати.

— Ты меня пугаешь. Вещай! — решительно кивнул я, усаживаясь рядом за стол.

— Давным-давно… — вдохновенно начал он с очень торжественным лицом, но сам же не выдержал и засмеялся вместе со мной. — Чёрт, а ведь и правда — давно! В общем, Володьке тогда три с хвостиком было, и гостил он в тот момент у бабушки. Случился небольшой и очень закрытый торжественный приём по случаю блестящего окончания одного незначительного местечкового конфликта с награждением непричастных. Награждением заведовал Авдеев, а я туда прибыл с Леськой под мышкой. И мне похвастаться перед парнями, — она же у нас сейчас красавица, а тогда вообще чудо была, — и ей заодно развлечение. А то она всё переживала, что и меня толком не видит, и со мной никуда не выходит. Кстати, мотай на ус опыт предыдущих поколений: женщин надо почаще развлекать. Женщина, чувствующая себя забытой и запертой в четырёх стенах, опасна или, по меньшей мере, вредна для жизни, у них от этого характер портится. Так вот, прибыли мы туда, и до какого-то момента всё было неплохо. А дальше начинается, собственно, очень воспитательная часть: мы поругались. Я, честно говоря, уже не помню, почему; из-за какой-то ерунды. Был я тогда молодой, горячий и очень глупый, и имел дурость бросить её там одну, уехав с боевыми товарищами обмывать награды. Я бросил, а Авдеев подобрал. Вернулся я домой под утро, и последнее, о чём думал, это судьба молодой жены; не из эгоизма, а просто упился до потери связи с реальностью. Проспался эдак к полудню, опомнился, совесть проснулась, а Олеськи нет. Болталку она с собой тогда брать не стала, — видишь ли, к вечернему платью не подходит, — и чёрт знает, где её и как искать. Я, наверное, полгорода обзвонил и обошёл за день, а её вечером, собственно, Авдеев привёз. Я после, вспоминая тот момент, почти поверил в Бога и ангелов-хранителей, потому что по всем законам жанра и привычным стереотипам собственного поведения должен был устроить скандал с претензиями и подозрениями, и непременно устроил бы. Говорю же, был молодой, горячий и очень глупый. Но тут как нашептал кто, и вместо этого я долго, вдумчиво и искренне извинялся, каялся и обещал «больше никогда». А уж как я извёлся, когда выяснилось, что Леська забеременела, — врагу не пожелаешь. Ревность, Сёма, ужасно мерзкое чувство, от которого очень трудно избавиться. Но тут у меня есть повод для гордости, ибо подозрениями