Джим Моррисон после смерти - Мик Фаррен

Юные мальчики-проститутки являли собой полный набор выразительных прелестей в самой разной стилистике, – от Эксла Роуза до лорда Альфреда Дугласа[44], причём некоторые из них поразили бы воображение самого Калигулы. Женщины тоже не отставали. Прямо блаженство для фетишиста. Воплощение самых разнузданных сексуальных фантазий. Статные, фигуристые красавицы в римских тогах и откровенных бикини, в мужских смокингах а-ля Марлен Дитрих, в цепях и сбруях, как у прелестниц маркиза де Сада, они расхаживали по залу – и в самом деле как хищницы на охоте. Призывные, жаркие взгляды. Надутые губки. Пышные бёдра покачиваются, попки упруго подрагивают, груди буквально вываливаются наружу из провокационных нарядов; губы соблазнительно шепчут, а руки движутся, завлекая «добычу» на беззвучном языке жестов, понятных каждому. Ароматы духов возбуждают, умело наложенный макияж добавляет приятности взору, нагота недвусмысленно намекает. А для людей утончённых или же просто пресыщенных есть кружева и шелка, которые прикрывают, но не скрывают; летящий шифон, подобный смутному шелесту сумеречных воспоминаний; блестящая кожа и хромированный металл, сулящие восхитительные изуверства. Помимо женщин и мальчиков, здесь были и гермафродиты, и существа, вообще не поддающиеся опознанию в смысле пола. Джим смотрел на всё это, открыв рот, как парень из дремучей провинции, впервые попавший в столицу. Он в жизни не видел, чтобы столько соблазнов было сосредоточено на таком, в сущности, небольшом пятачке.

– Да. Вот чего мне не хватало.

Женщина-азиатка в фетишистском костюме из жёлтого латекса, с фальшивыми бриллиантами и с длинными, абсолютно прямыми, чёрными волосами ниже талии недвусмысленно улыбнулась Джиму. Накрашенный и надушённый молодой человек с белокурыми локонами, как у Харпо Маркса, выразительно посмотрел на ширинку Джимовых кожаных джинсов и медленно облизнул губы. Эффектная дама в годах, направлявшаяся к эскалаторам вверх, остановилась на пару секунд и смерила Джима оценивающим взглядом, должно быть, приняв его за одного из красавчиков, предлагавших себя для утех. Какое-то странное желеобразное существо, состоявшее, кажется, из одних голых грудей, потянулось к нему, и на каждом подрагивающем соске заблестела жемчужно-молочная капелька жидкой секреции. Восточные танцовщицы извивались в призывном танце живота, женщины-змеи демонстрировали чудеса непристойной гибкости, статная валькирия в медном шипастом бюстгальтере взмахнула тяжёлым мечом и прошептала с хриплым придыханием, когда Джим проходил мимо:

– Меня зовут Зена, и ты такой славный, что я лягу с тобой за бесплатно. Дважды.

Слова прозвучали как строчка из плохо срифмованной песни, но при этом весьма прельстительно, так что Джим испытал искушение пойти с ней и проверить, насколько её предложение соответствует действительности. Однако Вергилий все слышал и покачал головой:

– Я бы не стал здесь задерживаться, молодой господин. Это только преддверие. Уверяю вас, дальше, внутри лабиринта, вас ждут удовольствия куда более изысканные.

Джим даже немного расстроился, что его так поспешно уводят с этого карнавала соблазнов, но потом сообразил, что Вергилий лишь на свой лад перефразировал максиму Смоки Робинсона[45]насчёт того, что, когда отправляешься за покупками, не хватай первое, что попадается на глаза. Он вдруг понял, что ему весело и хорошо – несмотря даже на то, что где-то поблизости Доктор Укол, который, вполне вероятно, пришёл по его душу. Он опять окунулся в бешеный круговорот людского несовершенства, и это само по себе было приятно – Джим вновь почувствовал себя живым человеком, со всеми слабостями и пороками. И ещё было приятно, что его считают сексапильным и привлекательным – причём не какие-то искусственные красотки, созданные пришельцами, а вполне нормальные люди. Ему было даже не важно, чем конкретно он их привлекает: тем, что объективно хорош собой, или пузатым мешком с пластмассовым золотом. Его уже очень давно не хотели – с той достопамятной оргии у Моисея, впрочем, и это тоже не показатель: там все хотели всех, без разбору. Не то чтобы здесь, в преддверии Ада, охотники за удовольствием и золотом были более искренними или разборчивыми в своих вожделениях, но тут хотя бы отсутствовал хмельной, бездумный дурман – так что Джим снова почувствовал себя танцором в этом великом, общечеловеческом эротическом танце. Он приосанился, расправил плечи, засунул большие пальцы за ремень джинсов и пошёл вперёд лёгкой походкой, будто и вправду танцуя – пусть смотрят и восхищаются, даже если не все, то хотя бы те, кому это небезразлично.

Он торжествующе поглядел на Дока, как бы приглашая его разделить свой триумф, но тот был занят беседой с Вергилием; похоже, его больше интересовали теории старого поэта относительно того, как Ад стал таким, как сейчас, нежели настойчивые знаки хорошенькой кошечки садо-мазо с плёткой в руках, явно положившей на него глаз.

– То есть ты говоришь, что Ад пал жертвой собственного внутреннего парадокса?

Вергилий мельком взглянул на сексуальную кошечку и степенно кивнул:

– Первоначально он был задуман как место предельного и бесконечного ужаса и страданий, но как совместить бесконечность с пределом, ибо всякий предел ограничен? Таким образом, изначальная нелогичность динамики Ада и определила его несостоятельность в исходном виде. То есть по прошествии десяти тысяч лет тут отказались от первоначальной затеи и превратили Ад в подобие парка аттракционов.

– Диснэйлэнд, поэт?

Вергилий улыбнулся с довольным видом, словно мудрый учитель, который гордится способным учеником, хотя, может, он просто хотел польстить Доку и таким образом обеспечить себе дополнительные чаевые.

– Можно сказать и так. Для нас, живущих здесь постоянно, Ад – это даже не место, а скорее некое автономное бытие. Кто-то может к нему приспособиться, кто-то – нет. Кто не может, тот погибает.

Джим ухватил только самый конец дискуссии.

– То есть Ад, как и всё остальное, подвержен энтропии?

И тут Джим увидел такое… Он замер на месте с отвисшей челюстью. Даже среди немыслимого разнообразия женщин в этом голубом вестибюле она сразу же выделялась из всех. Не человек, но и не что-то иное. Скорее, персонаж из комикса, сошедший со страниц книжки и обретший объём. Она плыла в воздухе где-то в футе от пола – как голограмма или как вызывающий призрак в своём сверкающем красном наряде. Но Джим обалдел по другой причине. Хотя лицо и фигура у этой странной рисованной женщины были стилизованы под традиционную графику комиксов, он узнал её – то есть, наверное, не её, а модель, с которой её рисовали. Он изумлённо вздохнул:

– Сэмпл Макферсон.

Док обернулся к нему:

– Что?

И тут фигура пропала. Просто исчезла. Раз – и нету.