Игры, в которые играют боги - Эбигейл Оуэн

97

В результате

– Нет! – Аид поднимает руку, и от него разлетаются жгуты дыма, только чтобы быть сдутыми силой восьми даймонских крыльев.

Даймоны приземляются (двое по обе стороны от меня), и страх Аида становится моим, когда Зелес и второй даймон берут меня под руки.

Аид выставляет вперед ладонь, и внезапно у него в кулаке оказывается его двузубец; ониксовые, заостренные на манер копий наконечники немедленно вспыхивают адским пламенем.

В ту же секунду джинсы и серую футболку, которые были на нем, заменяет броня. Не затейливая, как у остальных богов и богинь, и не подобная доспехам древних воинов ушедших эпох. Эта броня серо-голубая и… жидкая.

Как его глаза.

Как живой, дышащий экзоскелет, она идеально облегает его и накрывает даже голову, отчего он выглядит не человеком. Скорее футуристическим кошмаром про робота вообще без лица.

– Сука, – бормочет Зелес.

Он отпускает меня, другой даймон занимает его место и берет меня под руку, а сам Зелес выходит вперед.

– Отпустите ее. – Аид отдает приказ отнюдь не гремящим голосом, но меня все равно продирает дрожью.

– Нет, – говорит Зелес. А у даймонов бывает так, чтобы жить надоело? – Ты согласился…

Аид простирает руку, и огненная вспышка слетает с его серебряной, покрытой жидкой броней ладони, чтобы разбиться о невидимую стену; языки пламени отшатываются от нас.

Зелес даже не дергается:

– Присоединившись к Тиглю, ты автоматически согласился на контракт, который защищает нас четверых от сил всех богов и богинь.

Аид швыряет свой двузубец так быстро, так яростно, что я не успеваю заметить, как он пересекает разделяющее нас пространство. Невидимое поле останавливает и двузубец. Но вместо того, чтобы отлететь, он пробивает его, прежде чем остановиться.

Достаточно, чтобы Зелесу пришлось отшатнуться, а иначе он получил бы удар в грудь.

– Проклятье, Аид, выслушай меня.

– Отпустите ее. – Царь Нижнего мира шествует к нам, дым клубится вокруг него, как будто возле готового извергнуться вулкана. – Отпустите ее, или я убью вас всех.

– Нет! – кричу я.

Аид рывком останавливается. Он не смотрит на меня – мне так кажется. Сложно понять, когда его лицо целиком закрыто этим странным шлемом из жидкой брони. Но он и не идет дальше.

– Никто больше не погибнет из-за меня, – сообщаю я ему. – Навреди им – и я буду ненавидеть тебя вечно.

Жидкая броня… содрогается.

Я могу описать это только так. Она идет рябью, как будто я кинула камушек в спокойное озеро.

– Они накажут тебя…

– Ей не навредят, – говорит ему Зелес.

Аид делает паузу, потом броня стекает с его головы, впитываясь в плечи, так что мы можем видеть его лицо. Он изучающе смотрит на Зелеса.

– Ты даешь мне слово?

– Да. Ее будут держать в нашей тюрьме до последнего Подвига и будут с ней хорошо обращаться.

– Она даже не может победить, – огрызается Аид. – Почему…

– Афина потребовала смерти, – говорит Зелес, – и чтобы в наказание она была приговорена к Тартару.

Твою мать. Смерть. Могла же покарать меня там и тогда за то, что я назвала ее чудовищем в лицо. Никаких Медуз или других ужасных проклятий. Просто билет в один конец в ту часть Нижнего мира, которая предназначена не только для титанов, но и для самых нечистых и злобных душ. Туда они отправляются на вечное наказание.

– Это… компромисс, – говорит Зелес. – У тебя не будет допуска к ней до начала последнего Подвига. Но и у Афины тоже не будет.

Аид обводит всех четверых взглядом, задерживаясь на каждом, как будто оценивая правдивость их слов, потом переводит взгляд на меня, и я встречаю его прямо и решительно. Со сдержанной яростью он вытаскивает двузубец, застрявший в невидимой стене, а потом отрывисто кивает.

Даймоны взмывают в небо, унося меня прочь от горы и от Аида.

98

Узница

Зелес жестом показывает, что я должна пройти в дверь олимпийской версии тюремной камеры.

Тюрьма богов.

То, что я сейчас разом сдерживаю хихиканье и слезы, многое говорит о моем душевном состоянии.

– Сюда, пожалуйста, – говорит Зелес.

Ни толчков. Ни злости или подозрений. Даже «пожалуйста».

Даймоны сказали, что не собираются мне вредить, просто будут держать меня взаперти до следующего испытания. И даже несмотря на это, я подмечала детали, пока мы шли сюда: входы и выходы из здания, которые я могла увидеть, коридоры, ведущие сюда, и теперь это пространство.

«А то ты так шикарно справилась с побегом в последний раз», – цедит у меня в мыслях саркастическая я.

– Ха, – демонстративно говорю я, заходя. – Оказывается, тюрьмы на Олимпе почти такие же, как и в Верхнем мире.

Зелес хмурится:

– Правда?

– Нет. – Я закатываю глаза. – Неправда.

Тюрьма – подумать только – первозданно чиста и красива. Стены под мрамор. Хорошо освещена. В наличии стол, компьютер и кровать с пышной подушкой вкупе с закрытой ванной за матово-стеклянными стенами. Внешние стены камеры – прозрачное стекло, а не решетки. Опять иметь дело со стеклянными стенами. Ну, хотя бы здесь нет насекомых и есть отверстия поверху, чтобы я могла дышать. Умницы, обо всем подумали.

– Ты хорошо держишься, – говорит у нас за спинами даймон, к которой, как я слышала, Зелес обращается по имени – Нике.

– Это самое защищенное место, в котором я была с трех лет от роду. – Я умудряюсь улыбнуться Зелесу.

Это может быть самым безопасным местом для меня, раз уж Афина жаждет моей крови. И мне очень не помешает пространство между мной и Аидом.

Вокруг глаз и губ Зелеса даже морщинки не появляется.

Согласна, наш последний разговор в основном состоял из моих требований отпустить Аида. Скорее всего, отсюда же. Учитывая, какие проблемы я доставила, могу поставить деньги на то, что я не самая любимая поборница у этого даймона.

Несмотря на роскошь, это все равно тюрьма. Это все равно четыре стены без контакта с внешним миром, помимо редких посетителей, без выхода и с охраной.

Я вхожу внутрь, потом Зелес запирает замок и уходит.

Нике устраивается перед дверью, ведущей в коридоры и к свободе за ними, вытаскивает мобильный телефон и наушники и полностью игнорирует меня, поскольку смотрит нечто, заставляющее ее хихикать каждые несколько минут.

Кажется, никакого уединения я не получу. Нет, я ни за что не дам им увидеть, как я разваливаюсь на части.

Я держусь на чистой силе воли, на обмотке из изоленты эмоций и на двадцати годах обучения тому, как не проявлять свои истинные чувства перед другими, если я не хочу этого. Кто знал, что эта жестокая реальность моей жизни когда-нибудь окажется настолько полезна?

И даже так меня начинает трясти.

Совсем немного.

Скрывая дрожь и одновременно давая ей выход, я осматриваю свою камеру, проверяя все подряд. С размаху прыгаю на кровать. Оказывается, на ней отличный толстый матрас и простыни из дорогого хлопка с высокой плотностью – намного лучше, чем тонкие колкие простыни в камерах у смертных. Туалетная бумага в ванной тоже годная. Никакой однослойной тонкой бумажной хрени для божественных задниц даже в тюрьме.

– А можно…

Нике резко опускает телефон и бросает на меня тяжелый, подозрительный взгляд.

Ясно. Ладно. Не так уж она расслабленна рядом со мной, как кажется. Пока.

Я поднимаю обе руки.

– А можно мне переодеться? – Я показываю на свою одежду, заляпанную кровью и потрохами.

На лице Нике возникает раздражение, но она идет к двери и спрашивает кого-то по имени Кратон. Спустя десять минут мне приносят белую робу.

– Ну, хотя бы не оранжевая, – говорю я Нике. – Я в ней выгляжу желтушно.

Она хмурится.

Даймоны. Такие серьезные.

Пожав плечами, я направляюсь в душ.

Это единственное место, где я могу побыть одна. Я включаю воду, раздеваюсь и шагаю под струи, а потом немедленно обхватываю себя руками и как будто крошусь под ними, пытаясь удержать горе внутри.

Не знаю, сколько я стою вот так, позволяя воде одновременно скрывать достаточно часто вырывающиеся из меня звуки и смывать все улики.

– Ну хватит! – Голос Нике чуть приглушен стенами, но достаточно