Врач из будущего - Андрей Корнеев

В тот же вечер Иван поехал к родителям. Он застал отца одного в кабинете, тот работал над какими-то бумагами.

— Отец, мне нужно поговорить с тобой.

Борис Борисович отложил перо.

— Что случилось, сынок? Опять эти иностранцы достают?

Иван рассказал о предложении Смита. Лицо отца стало суровым.

— Правильно сделал, что послал его подальше. И правильно, что пришёл ко мне. — Он помолчал, закуривая папиросу. — Кстати, хотел семье сообщить в воскресенье, но скажу тебе первому. Меня утвердили в новой должности. Я теперь заместитель начальника Отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности и спекуляцией. ОБХСС, короче говоря. Так что с этими «дельцами» мы теперь разберёмся по-служебному. Чтобы знали, с кем связываются.

Иван смотрел на отца с новой гордостью. Тот не просто делал карьеру. Он занимал пост, который позволял реально защищать интересы страны. И его сына.

— Поздравляю, отец. Это серьёзно.

— Так что не волнуйся, — Борис Борисович улыбнулся, в его глазах мелькнул знакомый стальной блеск. — Твоя принципиальность это твоя сила. И наша общая гордость.

В воскресенье они устроили небольшой семейный праздник: Иван, Катя и родители. Сидели за столом, пили чай с домашним вареньем. Анна Борисовна расспрашивала Катю о самочувствии, та сияла, положив руку на уже заметно округлившийся живот. Было тепло, уютно и очень по-семейному. Иван смотрел на них и думал, что именно ради таких моментов и стоит бороться со всеми Смитами на свете.

Лето и ранняя осень пролетели в приятных хлопотах. Катя чувствовала себя прекрасно, лёгкий токсикоз в первом триместре давно прошёл. Они вели размеренную, счастливую жизнь, наполненную не только работой.

В начале февраля они попали на премьеру в Академический театр драмы, которому только что, 9 февраля, было присвоено имя Пушкина. Сидели в бархатных креслах, смотрели классическую постановку, и Иван ловил себя на мысли, что он не просто зритель, а часть этой культурной традиции.

Часто гуляли по Летнему саду, любуясь его красотой. Заходили в Эрмитаж, и Иван, глядя на полотна Рембрандта, думал, что теперь он чувствует связь с этой историей. Он не пришелец из будущего, а один из многих, кто жил, творил и боролся в этом городе на Неве.

Они с Катей часто говорили о будущем ребёнке. Поскольку пол был неизвестен, выбрали два имени. Андрей, если мальчик, и Вера, если девочка. Обставили детскую, Анна Борисовна связала крохотные пинетки. Приближался день Х, и с каждым днём ожидание становилось всё волнительнее.

Золотая осень 1937 года окрасила Ленинград в багрянец. Катя была на последнем месяце, лаборатория работала как часы, и казалось, ничто не может омрачить их жизнь. Но тишину осенних дней нарушила тревожная весть от Сашки.

Однажды в конце сентября Сашка вбежал в кабинет Ивана с разгорячённым лицом.

— Лёва, тут дело есть! Нехорошее! — лицо Сашки изображало неприятную гримасу.

Оказалось, проверяя логистику поставок для «экспортного» цеха, Сашка наткнулся на странный заказ, реактивы, которые не использовались в упрощённой технологии, но были критически важны для метода хроматографии Миши. Заказ вёл молодой, недавно принятый химик Сергей Семёнов.

— Я к нему подошёл, спрашиваю: «Ты это зачем?». А он бледный весь, говорит, мол, для побочных экспериментов. Но глаза то бегают! — горячился Сашка.

Иван насторожился. Он не стал поднимать шум. Вместе с Сашкой и майором Громовым, с которым у них установились отношения делового доверия, они разработали простой, но эффективный план, с разрешения отца, конечно. Через Семёнова передали «уникальные данные» по хроматографии с небольшой, но ключевой ошибкой. * Исторически уже ввели привычные нам звания*

Через две недели Громов доложил: информация ушла через связного из Наркомвнешторга. Цепочка выведена. Семёнова и чиновника арестовали с поличным. Операция прошла чётко, без лишнего шума. Система, которую Иван когда-то боялся, сработала как швейцарские часы, защищая его и его дело.

На следующий день Иван собрал лабораторию и коротко, без имён, объяснил, что произошло.

— За нами охотятся, коллеги. Не потому, что мы плохие, а потому, что мы лучшие. Будьте бдительны. Наше дело это наше оружие. И мы его никому не отдадим.

В ответ он увидел не страх, а суровую решимость. Они были командой. Они понимали, что участвуют в большой битве.

В один из прохладных сентябрьских дней Иван ушёл гулять один. Он дошёл до Петропавловской крепости, сел на гранитный парапет у воды и смотрел на широкую, свинцовую Неву.

В голове сам собой начался внутренний монолог.

«Вот и подходит к концу 1937 год. Тот самый, о котором столько кричали на моём старом, пыльном телевизоре. 'Год Большого Террора». «Кровавый тридцать седьмой». Солженицын, диссиденты… Сколько же лжи они нагородили… Где эти миллионы невинно репрессированных? Где массовый психоз? Да, сажают. Сажают вредителей, вроде того Семёнова, который готов был продать за пачку валюты труд сотен людей. Сажают взяточников и шпионов. Чистят аппарат. Но разве это плохо? Разве в моё время не мечтали о таком правосудии, чтобы коррупционеров и предателей сажали быстро и по закону?

Мне жаль… Мне жаль, что я когда-то, в своём циничном невежестве, видел в этой эпохе только чёрные краски. Она сложная. Она суровая. Порой — жестокая. Но она моя. И она строит будущее, в котором будет жить мой сын. Да, я почти уверен, что будет сын. И я буду строить это будущее вместе с ней. Я не гость. Я гражданин. Здесь мой дом, моя семья, моё дело. И я никуда отсюда не уйду'.

Он встал, потянулся. В душе воцарилось давно забытое спокойствие. Последние мостики, связывавшие его с прошлым, были сожжены. Он смотрел вперёд.

Роды начались поздно вечером 24 сентября. Отошедшие воды и первая схватка застали Катю врасплох, она просто остановилась посреди комнаты, схватившись за спинку кресла, и лицо её на мгновение исказилось гримасой удивления и боли.

— Лёва… — только и успела она выдохнуть.

Иван, который в этот момент чертил на столе схему нового без ртутного термостата, бросил карандаш так, что тот отскочил и закатился под диван. Врач в нём мгновенно проснулся холодный, собранный, аналитический. Он быстро подсчитал интервалы, проверил другие признаки. Всё шло по учебнику, но учебник этот был написан для кого-то другого, а не для его Кати.

— Всё в порядке, солнышко, всё нормально, — его голос прозвучал на удивление спокойно, хотя внутри всё сжалось в тугой, трепещущий комок. — Дыши, как мы учились. Помнишь?

Он мог бы