Циклы "Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

— Куда, Митя? Опять к первой жизни? Но ведь меня и первая, такая, какой она была, не устраивает; я ни этой, ни той не хочу, я, если уж жить, то заново хочу. А сам ты? Много ли тебе принесет первая жизнь, если ты к ней вернешься?

Она чувствовала, видно, что жестоко было напоминать о его прошлой судьбе; но сдержаться не смогла.

— Наташа! Да почему, собственно, оказавшись в нормальном течении времени, мы должны будем обязательно повторять свою прошлую жизнь? Кто сказал? Ведь та жизнь, поступательная, снова даст людям возможность выбирать, решать, пробовать, идти другими путями! И именно для того, чтобы не повторять тех ошибок, глупостей или преступлений, которые были в той нашей жизни, именно для этого и надо стараться вернуть все к нормальному ходу. Именно это, я уверен, имели в виду те, кто в свое время положил начало Сообществу, без которого никакого поворота совершить и нельзя будет. Они знали, что со временем неизбежно произойдет новый поворот. И мы будем возвращаться в том же направлении, в котором шла наша первая жизнь, но не по ее следам, а торить новую дорогу…

— А будет ли она лучше?

— Это уже от нас зависит. Если ты — сегодня, завтра — сможешь вернуться к Сергееву, это лучше будет?

— Митя… — сказала она. — Ох, Митя… Как бы я была счастлива! Но только… Ты знаешь, а ведь страшно! Ведь настанет не просто неопределенность даже, но — хуже! Полное незнание, полное не знаю что… Ты представляешь? Одни события не произойдут, вместо них совершатся какие-то совсем другие, не только отдельные люди, но ведь и страны целые, народы, пойдут, может быть, по совсем другим путям… Куда же придет мир?

— Ната! — отреагировал Зернов весело. — Да ты ли это? Что тебя испугало? Но ведь такой и была жизнь — та жизнь. Только куда-то не туда она привела в конечном итоге. Разве тогда мы знали, кто родится и кто нет, что произойдет и чего не будет? Классики — и те путали и ошибались, жестоко иногда ошибались… вот нам и материал для уроков!

— Знаешь, — сказала она, — наверное, ты прав… А может, и нет — но мне сейчас этого уже не понять, мне сейчас думать трудно, у меня одно в голове: я и Коля — завтра уже, завтра… Да будь что будет, честно говоря…

— Тогда я возвращаюсь к началу: ты согласна мне помочь?

— Как же я смогу?

— У меня завтра собрание; помнишь? Взгляд ее снова сделался отчужденным.

— Помню, — проговорила она медленно. — Это не из того, что забывается. За двадцать лет я успела наслушаться — и о собрании, и о тебе…

— Знаю, знаю. Но теперь уже не в этом дело. Я знаю, какие завтра будут в зале чувства, когда я вылезу на трибуну — выступать. Такой взрыв эмоций будет… И это как раз то, что мне нужно, понимаешь?

— Думаешь, тебя так сильно любить будут?

— Ну что ты! Ненавидеть! Взглядами убивать. И будет мне, конечно, худо. Но только на таком эмоциональном уровне я и смогу что-то сделать…

— Ну а я чем могу помочь? Все еще не понимаю.

— Сегодня, когда мы ляжем…

— Дмитрий!

— Ты попробуй, все сделай, чтобы не ненавидеть меня, но и не уснуть в отчаянии, а поговорить. Мне кое-какой информации не хватает, чтобы завтра ее пустить в ход, чтобы начать все дело; и кроме тебя, мне получить ее не у кого. Мы с тобой снова проговорим ночь — пусть тела спят спокойно… Если ты это сможешь, завтра — ненавидь меня всей душой, это только поможет. Но в эту ночь ты мне нужна.

— Попробую… — нерешительно сказала Наташа.

* * *

— Понимаешь, — заговорил Зернов, едва они легли и свет над ночным столиком погас, — ты понимаешь, конечно, что завтра я совсем не то буду говорить, что в прошлой жизни, да и никто об этом говорить не станет. Другое надо сказать, раз уж так получилось, что именно я должен это сделать. По сути дела — призвать ко всеобщему участию в повороте времени; но я ведь понимаю, что сам я — не тот человек, которому поверят уже потому, что он это говорит; не народный трибун и не эталон честности и не светоч разума… Собою я их увлечь не могу; и вот мне надо понять: чем же? Ведь как ни суди, наша вторая жизнь многих устраивает, как и меня сначала в общем устраивала, на первых порах. А на собрании большинство будет таких — спокойных, и если надо мне их к чему-то призвать, куда-то увлечь, то чем же? В той первой жизни, которая прошла уже после меня, — что было в ней такого, к чему люди снова захотели бы стремиться, и чего во второй, теперешней нашей жизни больше не будет, не может быть? Ты еще двадцать лет прожила после меня, до конца двадцатого века, по сути; ты должна знать. А сейчас мне, кроме тебя, и спросить не у кого, и не будет больше такой возможности. И знаю я пока что какие-то обрывки, и сам не пойму, сколько в них чего: сколько выдумки, сколько слухов, а сколько — того, что действительно состоялось и к чему стоило бы возвращаться? Расскажи!

— Подожди, Митя, — попросила Наташа. — Объясни: а какое значение это имеет? Ведь новая, повернутая жизнь — ты сам говорил — должна вовсе не такой быть, как прошлая, а какой-то другой, действительно — новой, а не повторением пройденного. Зачем же знать то, что было, зачем призывать к пройденному?

— Да потому хотя бы, что первые ходы, начальные действия после того, как поворот удастся, должны быть понятны уже сейчас, ясны, иначе люди не захотят… А менять русло надо будет уже потом, оказавшись в нормальном течении времени, — но сначала надо в нем оказаться. Ты рассказывай, говори все, что вспомнишь, это нужно, нужно…

— Хорошо, Митя, попробую, — не сразу согласилась она, и при этом, могло показаться, даже огорчилась немного или же растерялась. — Хотя не знаю, что я смогу… Ты немного не дожил тогда до перемен.

— Большие перемены были? — спросил он, потому что Ната запнулась, умолкла. Спросил — и сам удивился какой-то опаске, что ли, прозвучавшей в его голосе помимо воли и вместе с желанием узнать новое.

— Неожиданные — для большинства, хотя были люди, которые и за десять лет их предсказывали, понимая, что такая