Хроники 302 отдела: Эффект кукловода - Алексей Небоходов

по замкнутому кругу, мучительно воспроизводя тот день, когда её рука потянулась к бокалу с ядом, а судьба страны незаметно склонилась к пропасти. Страх, стыд и гнев слились в неразделимую массу, мешая дышать свободно и ровно.

Память услужливо подкидывала обрывки разговора с Пановым, лицо Тимошина, его голос – ровный и сухой, чётко инструктирующий, как надо действовать. Происходившее тогда напоминало кошмар, из которого нельзя было проснуться, несмотря на все попытки.

Ночь тянулась мучительно медленно. Маша сидела на диване, поджав под себя ноги и крепко обхватив колени руками, будто боялась рассыпаться на части. В голове звучал тихий голос, обвиняющий её во всех бедах. Она слушала, понимая, что каждое слово – горькая правда, от которой невозможно скрыться.

«Если бы я могла хоть что-то изменить, если бы не послушалась их, если бы…». Но бесконечные «если бы» лишь усиливали страдания.

К утру сознание окончательно замутилось, стирая границу между реальностью и тревожным сном. Ей показалось, что напротив, в кресле, сидит Курносов. Она невольно потянулась к нему рукой, ощутив внутри волну облегчения и надежды. Но образ исчез, оставив после себя пустое кресло и чувство абсолютной беспомощности.

Тогда пришло понимание: если кто и может помочь разобраться во всём, то только Пётр Иванович Курносов. Этот человек всегда казался ей воплощением стабильности и порядочности, и лишь рядом с ним она могла вновь почувствовать себя защищённой от того кошмара, в который превратился мир.

Решимость вернула Маше немного сил. Встав с дивана, она подошла к окну, вглядываясь в серый рассвет, медленно расползающийся по крышам. Город пробуждался безрадостно, подтверждая, что прежняя жизнь исчезла без следа, уступив место суровому новому порядку.

– Нужно найти его, – прошептала Маша вслух, словно убеждая себя в правильности принятого решения. – Возможно, он знает что-то, чего не знаю я. А если нет, то он просто должен быть жив, он должен…

Голос оборвался. Маша вдруг осознала, как болезненна сама мысль о том, что Курносова может больше не быть.

Она не стала колебаться – просто вспомнила. Адрес всплыл в памяти с отчётливостью, будто вчера покинула ту квартиру: Большая Полянка, дом двенадцать, квартира тридцать четыре. Там они любили друг друга с той нежностью, которую позволяли лишь украденные часы. Именно туда, в прошлое, где осталось что-то живое и настоящее, теперь вела её дорога.

– Если он там, значит, ещё можно всё исправить, – произнесла она почти неслышно, боясь спугнуть собственную решимость.

Одевшись и накинув куртку, Маша вышла на улицу, не оглядываясь, направляясь к старому дому Курносова и надеясь, что время хоть раз окажется милосердным.

Утренний ветер обдал её холодом, пробрался под куртку и заставил кожу покрыться мурашками. Город просыпался медленно, словно сопротивляясь наступлению очередного дня, а Маша шла вперёд, ощущая, как тревога мешает свободно дышать. В ладони был зажат клочок бумаги с адресом – написанный торопливо, по памяти, как защита от сомнений.

Метро встретило её потоками молчаливых людей, гулом поездов и запахом раннего утра – смесью духов, влажной одежды и усталости. Она заняла место в углу вагона и уставилась на потёртый пол, боясь думать о чём-либо, ведь любая мысль тут же становилась новым обвинением.

Вокруг никто не говорил громко. Люди прятались за экранами телефонов, стараясь стать незаметными в этом враждебном мире.

Рядом тихо переговаривались двое мужчин в строгих костюмах, и их приглушённые голоса заставили Машу напрячься:

– Слышал, на прошлой неделе в институте информационных технологий была облава? Забрали многих за просмотр запрещённых сайтов.

Второй осторожно кивнул:

– Теперь любое неосторожное движение – и ты уже в списке. Вчера соседку увезли из квартиры. Просто сидела вечером в сети и случайно зашла не туда. Кто-то отследил активность, а ночью уже приехали люди в форме. Всё это при детях. Куда мы катимся…

Машу охватил озноб. Она едва сдержалась, чтобы не задрожать, и сжала бумажку ещё сильнее. Стало окончательно ясно, что мир, в который она вернулась, больше не допускает ошибок и случайностей.

Теперь каждая ошибка имела цену, измерявшуюся человеческими судьбами.

Поезд остановился, и металлический голос из динамиков объявил станцию. Маша поспешила выйти, опустив голову и избегая чужих взглядов, которые казались ей колючими и подозрительными.

Выбравшись на улицу, она почувствовала, как учащается пульс, срывая привычный ритм сердца. Каждый шаг к дому Курносова давался с огромным трудом, словно ноги вдруг налились тяжестью. Подняв голову, она увидела знакомый дом, серый и немного потускневший от времени, и сердце болезненно сжалось от нахлынувших воспоминаний.

Несколько мгновений девушка стояла перед дверью подъезда, собираясь с духом. В памяти всплывали обрывки давних встреч, вызывая одновременно тепло и боль. Преодолев нерешительность, она открыла тяжёлую дверь и начала медленно подниматься по ступенькам, ощущая каждое движение тяжёлым, словно преодолевала глубокий снег.

У двери знакомой квартиры Машу накрыл приступ паники. Она замерла, пытаясь отдышаться и привести мысли в порядок, но страх не отпускал. Сердце сбивалось, пальцы дрожали, а взгляд невольно задержался на кнопке звонка. От мысли, что за дверью может оказаться пустота или чужое, равнодушное лицо, становилось невыносимо.

Закрыв глаза и сделав глубокий вдох, она попыталась придумать, что скажет, когда дверь откроется, как объяснит своё внезапное появление и роковую ошибку. Слова путались, рассыпались, не желая складываться в понятные фразы.

Снова вдохнув, Маша открыла глаза и решительно нажала на звонок, чувствуя, как этим простым движением стирает последнюю границу между прошлым и настоящим.

Дверь медленно приоткрылась, обнажая щель в полутёмную прихожую. Из глубины выглянул пожилой мужчина с внимательными, чуть прищуренными глазами, смотревшими настороженно и слегка раздражённо. Лицо его казалось одновременно чужим и мучительно знакомым, словно старая фотография из забытого альбома. Воздух застрял у неё в груди, не давая произнести ни слова.

Это был Курносов, её Петя, но время безжалостно изменило его: глубокие морщины избороздили высокий лоб, волосы поредели и поседели, лицо осунулось, став болезненно-бледным. Некогда ясные глаза теперь смотрели тускло и устало. Он стоял, слегка сутулясь, опираясь о дверной косяк, будто испытывал трудности даже с простыми движениями.

Сердце Маши сжалось от жалости и горечи. Перед ней стоял человек, бывший когда-то её опорой, теплом и нежностью, а теперь превратившийся в тень того, кого она знала и любила. Что-то внутри оборвалось, оставив лишь опустошение и острое сожаление.

Маша судорожно вдохнула и сделала шаг вперёд, голос её дрожал от страха и отчаяния:

– Пётр Иванович, вы, наверное, меня не узнаете… Я – Маша Лунева, хотя знали вы меня как Вертинскую. Девушка из семьдесят девятого года, дело о нападении на которую вы расследовали,