Трое для одного - Софья Валерьевна Ролдугина

– Алло, алло, сэр? – заволновалась девушка на другом конце провода.

– Дом одиннадцать. Приезжайте как можно скорее, – с трудом договорил он и нажал отбой.

Большая семейная фотография десятилетней давности всё так же стояла на столе Годфри между банкой для карандашей и монитором. С неё заносчиво улыбалась Гвен, выигравшая первое своё дело; Саманта обнимала огненно-рыжего Дилана в безразмерном свитере с оленями; Этель сидела перед ними на стуле, изящно скрестив щиколотки, и её лиловое шёлковое платье цеплялось за розовый куст. А Годфри, намного более стройный, чем теперь, склонялся к её ногам, чтобы отвести колючую ветку.

И только Моргана не было. Между Самантой и Гвен висела надломленная плеть с увядшими цветами – и всё.

Трясущимися руками он набрал номер Расселов.

– Сэм на проводе, – сонно ответили в трубку.

– Это я, Морган. Только не вешай…

– Не знаю никаких Морганов, – буркнула сестра, и раздались гудки.

Гвен не признала его тоже. Но, так как была куда вежливей, осведомилась, не перепутал ли молодой человек номер…

Сердце превратилось в сплошной комок боли. Дышать стало трудно.

«Так вот что имел в виду часовщик, когда говорил о цене».

Звонить Дилану он не стал. Вместо этого спустился в гостиную, достал из верхнего ящика комода фотоальбом и торопливо пролистал его. Некоторые снимки просто-напросто пропали. Другие, где он был запечатлён с братом и сёстрами, изменились.

Так, словно не существовало никогда никакого Моргана Майера.

Он вздохнул раз, другой – и опустился на диван. Голова шла кругом.

«Ты меня не простишь, – стучало в висках. – Ты меня не простишь. Не простишь».

– Конечно, не прощу, – хрипло рассмеялся он. Бархатистая обивка дивана ткнулась в щёку и висок. Орнамент на потолке вращался против часовой стрелки, точно закручивался водоворот. Пахло чем-то странным – старым металлом или свежей кровью. За окном полыхало зарево. – Как я могу простить, если меня нет?

Один.

Теперь становилось ясно, что имел в виду Уилки, рассказывая о настоящем кошмаре. Потерять дом, всех близких разом, стать пустым местом, тенью самого себя. Лишиться всего по-настоящему…

«Это бывает даже полезно – раз в жизни лишиться всего, – шепнул на ухо голос Фелиции Монрей, женщины, родившейся больше ста лет назад. – Как переболеть свинкой в детстве».

А из гостиной накатывала волнами музыка – «Семейный ужин», яростная бессильная тоска матери, предчувствующей невосполнимую потерю, катастрофу, которая грянула только теперь. И в мелодию вплетались далёкие сирены «скорой» – финальные ноты.

– Я только посмотрю, – тихо произнёс Морган, чувствуя, что ещё немного – и грудь разорвётся от боли, слишком большой, чтобы её мог вынести обычный человек. Да и монстр – тоже. – Посмотрю на прощание.

Дверь комнаты Этель осталась приоткрытой. Не горели никакие лампы, кроме той, что стояла у пианино, но даже в этом скудном свете было ясно, какой хрупкой и маленькой стала хозяйка дома. Её пальцы так же быстро порхали по клавишам, волосы отливали холодным золотом, а кожа оставалась почти гладкой. Но что-то внутри надломилось, и огонь, что раньше горел ровно и мягко, запылал нервно, то угасая, то обжигая на расстоянии.

Горло сжалось в спазме. От неосторожного жеста дверь распахнулась, и Этель оглянулась на движение, привставая. Музыка оборвалась на жалком, потерянном аккорде.

– Это ты?

Морган замер на месте. Мать неловко поднялась и, теряя домашние туфли, подбежала к нему, обняла, уткнулась в шею, всхлипнула.

– Ты меня помнишь? – ошарашенно прошептал он.

Этель кивнула, крепко сжимая объятия.

– Нет такого колдовства, которое заставило бы мать отказаться от собственного сына… Я думала, что с ума схожу. Годфри забыл вдруг, Сэм и Гвен точно обезумели, даже Дилан… Все фотографии… Я играла всю ночь, чтобы помнить, – прошептала она горячо, и слёзы её пропитывали горло водолазки. – Морган. Я назвала тебя в честь феи Морганы. Глупо, да? Я ведь думала, что жду девочку. Ты всё же вернулся…

Этель говорила взахлёб, а сирены «скорой» звучали ближе и ближе. Морган чувствовал, что кокон боли медленно осыпается, а изнутри него прорастает что-то иное, сильное, живучее.

– Мама, не плачь, – попросил он тихо. – Всё будет хорошо, обещаю. Я останусь рядом, не дома, но очень близко. Тебе достаточно только позвать по имени. В любое время. Ладно?

Она подняла заплаканное лицо и глубоко вздохнула, успокаиваясь.

– У тебя глаза чёрные. Как смола. Совсем ничего нет – ни белков, ни радужки…

Морган замер.

– Тебе страшно?

– Конечно, нет. – Этель растерянно погладила его по плечу. – Ты берёшь на себя слишком много, глупый. Во всех смыслах. А меня будут считать сумасшедшей.

– Какое нам до них дело?

– Никакого, – усмехнулась она и аккуратно вытерла слёзы согнутыми пальцами. – Обещай, что больше не пропадёшь слишком надолго.

– Обещаю, мам, – улыбнулся он, проводя рукой по мягким волосам.

В дверь позвонили, затем постучали, требовательно и настойчиво. Этель испуганно отстранилась. Морган выглянул в окно; на подъездной аллее стояла «скорая».

– Приехали к отцу, – пояснил он. – Спустись и открой. Ему ты сейчас нужнее… Всё будет хорошо, правда.

Так упоительно сладко было обещать – и знать, что можешь сдержать обещание.

Когда Морган покинул дом, где родился и вырос… где ничто сейчас не напоминало о четвёртом ребёнке Майеров, кроме партитуры «Семейного ужина», уже занимался рассвет. Зарево Мидтайна угасло; Чи вернулась в фонарь, сложила крылья и уснула. Фонарщик задумчиво гасил последние звёзды, сидя на берегу, прямо на влажной земле. Двухмачтовый корабль уносил Кэндл и Шасс-Маре вниз по шоссе, постепенно превращаясь в старенький автомобиль с откидным верхом.

Редакция «Форест Сан» уже проснулась и теперь в жуткой спешке переделывала утренний номер: на первую полосу должны были пойти две новости. Первая – радостная, об удивительном феномене, северном сиянии над Форестом. А вторая – тревожная: из тщательно охраняемой палаты в госпитале пропала важная свидетельница по делу «Нового мира», мисс К. М. Льюис. Следов похитителей никто не нашёл. Всё выглядело так, словно она встала, отключила медицинскую аппаратуру, напялила первый попавшийся балахон и ушла сама. Камеры не зафиксировали ничего.

В ту ночь пропало ещё множество людей из самых верхов общества, однако об этом почему-то почти не говорили и забыли катастрофически быстро.

«Шерли» осталась там, где её и припарковали. Бак почти что опустел. Морган задумчиво провёл рукой по капоту, ожидая, что железо обожжёт, но так и не почувствовал боли, зато прикинул в общих чертах, как уговорить старую подружку ездить без бензина. Она вроде была не против; по крайней мере, высокое доверие ей льстило. До Часовой площади «шерли» доехала