Дом - Оксана Геннадьевна Бутузова

— Не ставьте! Мы не будем это есть. Я хочу нормального хлеба! — все больше раздражался Веня.

— Может, принести ваших любимых засахаренных каштанов или рагу из морской дичи? — старался человек в белом.

— Не стоит! — я положила ладонь на Венину руку в знак солидарности. — Пойдем отсюда! Здесь не найдешь того, что много лет назад было действительно необходимо.

Не считая этого мелкого инцидента, все было замечательно. Мы очень сожалели, когда обнаружили совпадение чисел на календаре и обратных билетах. Так не хотелось уезжать. Я нисколько не соскучилась по дому.

Веня доставил меня из аэропорта на своей машине, поскольку я прилетела на день позже, и сразу повел к своему дому, который был уже почти готов. Отделочные работы шли полным ходом, и к осени Веня должен был заселиться.

А пока жизнь потекла, как обычно. Саша упивался стотысячным коэффициентом, Веня концертировал, а я валяла дурака. После курорта и в преддверии скорого переезда я так расслабилась, что перестала писать. Смотрела целыми днями телевизор и питалась ананасами, которые мне привозил Венечка, по несколько штук в день. Когда этот теплый солнечный фрукт оказывался у меня во рту, я вспоминала наш курорт и так тянуло рассказать о нем Сашке…

— Раньше ты яблоки любила. Быстро же вкус изменила! — бурчал Саша, но не делал никаких выводов.

Его легко можно было одурачить, несмотря на всю его солидность, высокое положение и феноменальные способности в расчетах. Он верил всему, что совершалось в доме и чему хотел верить. А мы продолжали этим бессовестно пользоваться. Веня включал магнитофонные записи своих или чужих фортепьянных концертов в музыкальной гостиной и уходил ко мне на второй этаж.

— Саня не догадается. Он не отличает записанную музыку от реально звучащей. Тем более что качество записи отменное.

— Для него искусство — сплошная какофония, — соглашаюсь я.

— Да, Шурку не поймешь, подходя с нашими мерками.

Откровенно говоря, мы и не старались понять. Ограничивались лишь знанием его дислокации. Однако ситуация изменилась гораздо раньше, чем мы предполагали. Все прекратилось внезапно и сразу, будто оборвалось. И Венин новый дом и переезд в него невольно стали этому причиной.

Дом располагался недалеко от нас — всего на сто пятьдесят метров левее и в глубь пустыря — и был не таким большим, но в то же время более цельным и гармоничным, чем первый, поскольку принадлежал одному человеку, для которого главным элементом являлась акустика. Почти весь первый этаж был отдан под просторный круглый зал, застекленная половина его выходила на галерею, полукругом опоясывающую все помещения. Большая кухня с двумя барами и столами, как в ресторане, также соответствовала открытой и гостеприимной Вениной натуре. Наверху размещалась студия с черным роялем — потому что внизу был белый — и маленькая уютная спальня на двоих.

Веня собирал последние веши, чтобы окончательно переехать и появляться в старом доме лишь в качестве гостя. Я ему помогала. Запаковывала последнюю коробку. Но когда я стала одеваться на выход, на нашем пути неожиданно встал Александр.

— А ты куда? — кивнул он мне.

— Никуда… помогаю, — я развожу руками.

— Что тут помогать — одна коробка? С таким багажом только мешают. Разве не видишь, человеку отдохнуть от нас хочется?

— Вовсе нет… — начал было Веня.

— Да ладно, не деликатничай! Я же понимаю, тебе сейчас не до нас, — он заговорщицки подмигнул. — Целый год небось этого момента ждал. Ну, ступай с богом. А мы ужин будем готовить. Не забудь на новоселье пригласить! — крикнул Сашка вдогонку уходящему с понурой головой новоселу и оглянулся на меня. — Ну а ты чего стоишь? Разжигай плиту — отметим выселение.

А на большом столе в Венином доме стояла бутылка шампанского и горели свечи. И было два пустых бокала.

Саша

— Ну вот и остались мы с тобой одни, — Саша расхаживал взад-вперед по кухне, пока я, поджав губы, разогревала ростбиф. — Или вдвоем? Что скажешь?

— Ничего.

— А я скажу. Только тебе и по секрету, — он выдержал внушительную паузу. — Я тоже решил строить дом.

— Строй.

— Тебе безразлично, где я буду жить?

— Нет. Но ты же сам говорил, что это естественное желание и что процесс расселения вполне закономерен.

— Я и не отрицаю. Всем рано или поздно становится тесно. Вот и наши деревья в зимнем саду давно переросли свои кадки. Ты собираешься их пересаживать, или мне нанять садовника?

— Найми.

— По-моему, тебе все-таки безразлично, — Саша заводился, от этого его шаги убыстрились, а движения стали небрежными. — Ты целыми днями сидишь дома, а у нас такой кавардак везде.

— Что значит «сидишь»? Я пишу.

— Можно найти время, чтобы убраться в собственном доме.

— Таком же моем, как и твоем. И Венином.

— С Вени уже не спросишь. Он съехал.

Мы наконец сели ужинать.

— Я не могу следить за всякими мелочами вроде пыли и мусора, — не унимался Саша. — У меня важные дела, требующие большой концентрации внимания. Если бы твой мозг работал так же интенсивно, ты бы сошла с ума.

— Скажите пожалуйста! А ты считаешь сочинительство менее напряженным занятием? Представь, что тебе каждый день нужно придумывать по одной новой цифре.

— Почему же в таком случае твои фантазии не помогают в повседневной жизни? Привнесла бы свою выдумку в быт.

— Это тебе не кастрюля, чтобы служить в быту. Я прикладываю ее там, где ты и вообразить не можешь. В разных вещах…

— В вещах?! — Саша нарочно громко фыркнул. И поперхнулся. — Разве тебе мало вещей кругом, чтобы ими пользоваться, зачем еще придумывать?

— Люди окружают себя вещами в отсутствие мыслей о них. Им нужно иметь осязаемую действительность, иначе они в нее не поверят.

— Литература — это фикция, — говорил Саша, раскачивая у рта вилку с насаженным куском мяса. — Ничем не подкрепленные эмоции. Они существуют лишь в течение того времени, пока читаешь. Сейчас они есть, а через минуту их уже нет, — он продемонстрировал это, отправляя мясо в рот.

— Литература — это жизнь, — втолковываю я, медленно пережевывая. — Переработанная сознанием человека действительность. Она похожа на бумагу, которая не что иное, как переработанное дерево. Глупо искать в белом прямоугольном листе годичные кольца срубленного год назад ясеня.

— Ну и что ты делаешь со своими деревьями?

— Трудно объяснить механику мысли. Как ты правильно заметил, сейчас ее нет, а через секунду вдруг появилась.

— Я же говорю — фикция. И псевдоним твой это подтверждает. Он вроде бы имя, но не настоящее. Ты столько обличий себе напридумывала,