Не таковский Маяковский! Игры речетворца - Галина Александровна Антипова

Галина Антипова

Не таковский Маяковский! Игры речетворца

В оформлении книги использованы рисунки Владимира Маяковского

На обложке – фотография работы Александра Родченко

Текст основан на материалах, подготовленных Татьяной Купченко (экспромты), Натальей Михаленко и Алексеем Зименковым (дарственные надписи)

Издано при финансовой поддержке Министерства цифрового развития, связи и массовых коммуникаций Российской Федерации

© Антипова Г. А., 2023

© Государственный музей В. В. Маяковского, иллюстрации, 2023

© Государственный музей истории российской литературы имени В. И. Даля, иллюстрации, 2023

© Оформление. ООО «Лингвистика», ООО «Бослен», 2023

Игры, в которые играл Маяковский

Борис Пастернак в автобиографической повести «Охранная грамота» вспоминал свою первую встречу с Маяковским: «Рядом сидели его товарищи. Из них один, как он, разыгрывал денди, другой, подобно ему, был подлинным поэтом. Но все эти сходства не умаляли исключительности Маяковского, а ее подчеркивали. В отличье от игры в отдельное он разом играл во всё, в противность разыгрыванью ролей, – играл жизнью». Серьезная, подчас трагическая игра жизнью и с жизнью была основой всего, что Маяковский делал. Недаром шведский биограф поэта Бенгт Янгфельдт назвал свою книгу «Ставка – жизнь». Трижды Маяковский играл сам с собой в русскую рулетку, стреляясь из револьвера с одной пулей в обойме, причем в последний раз пуля была не того калибра. Именно в тот раз он и проиграл – а может быть, сам он в момент выстрела считал, что выиграл.

К своему партнеру – жизни – Маяковский относился непросто. Не раз он клялся в любви к ней: «Ненавижу всяческую мертвечину! Обожаю всяческую жизнь!» («Юбилейное») Но как раз мертвечина встречалась в жизни на каждом шагу. Перед человеком лежала страшно неусовершенствованная действительность («природа – неусовершенствованная вещь» – «Я сам»), которой он почему-то должен был подчиняться, а это унизительно. «Надо жизнь сначала переделать, переделав – можно воспевать» («Сергею Есенину»). Чтобы переделать – надо постоянно работать. И в то же время игра была тем способом существования, без которого он не мог провести ни минуты. Она была разной, была и отдыхом, и работой.

Есть игра ради выигрыша, и в такие, по многочисленным воспоминаниям, Маяковский играл почти непрерывно. Играл в карты (больше в азартные игры – коммерческие для него были слишком медлительны), в маджонг, на бегах, очень хорошо на бильярде, однажды в пух проигрался на рулетке в Монте-Карло. Проигрывая, всегда старался отыграться. Перед тем как прочитать Борису Пастернаку свою трагедию, играл в орлянку с Владиславом Ходасевичем: тот, впоследствии яростный враг Маяковского, тоже был заядлым игроком. Если не было возможности играть во что-то известное, Маяковский придумывал игру сам: идти наперегонки, или загадывать номера трамвайных билетов на чет-нечет, или угадывать, кто из знакомых сколько сможет одолжить денег (в Париже, когда у него украли деньги на поездку в Америку). Не играл в спортивные игры и, кажется, не любил их (футбольного тотализатора в СССР тогда не было).

Я увидал Маяковского издали… Он играл с Ходасевичем в орел и решку. В это время Ходасевич встал и, заплатив проигрыш, ушел из-под навеса по направленью к Страстному. Маяковский остался один за столиком. Мы вошли, поздоровались с ним и разговорились. Немного спустя он предложил кое-что прочесть… Это была трагедия «Владимир Маяковский», только что тогда вышедшая. Я слушал, не помня себя, всем перехваченным сердцем, затая дыханье. Ничего подобного я раньше никогда не слыхал.

Борис Пастернак

В связи с кражей… он придумал следующую игру: у всех пребывавших тогда в Париже советских русских (а их было немало  на  Художественно-промышленной выставке) Маяковский просил взаймы денег! Зайдя в кафе на Монпарнасе, мы его оценивали, каждый по-своему, и если он давал сумму ближе к моей, разница была в мою пользу, если к Володиной, то в его. Когда же он получал отказ, Володя долго отплевывался, мимикой изображал предельную степень возмущения и брезгливости и говорил: «Собака!»

Эльза Триоле

На протяжении всей жизни самой важной игрой для Маяковского была постоянная смена масок, в том числе и в первую очередь – в творчестве. Это могла быть маска изверга, который любит смотреть, как умирают дети, или маска собаки, лижущей бьющую ее руку. Вообще поэт очень любил примерять на себя образы разных животных: жирафа, «заморского страуса», лошади, верблюда, но чаще всего – именно собаки, обычно беспородной. С детства у него была кличка Вол – так он подписывался, адресуясь к матери, сестрам, самым близким друзьям и возлюбленным (кроме Бриков – для них он был Щеном, а Лиля Юрьевна – Кисой). Играл он и тогда, когда «укутывал душу от осмотров» в пресловутую желтую кофту. Пастернак заметил: «Он боролся с ее помощью вовсе не с мещанскими пиджаками, а с тем черным бархатом таланта в самом себе, приторно-чернобровые формы которого стали возмущать его раньше, чем это бывает с людьми менее одаренными». Может быть, и плакаты Моссельпрома, кроме дела коммунизма, служили и этой цели.

Я сошью себе черные штаны

из бархата голоса моего.

Желтую кофту из трех аршин заката.

По Невскому мира,

по лощеным полосам его,

профланирую шагом

Дон-Жуана и фата.

«Кофта фата» (1914)

Дон-Жуан, распятый любовью, Маяковский так же мало походил на трафаретного Дон-Жуана, как хорошенькая открытка на написанное великим мастером полотно. В нем не было ничего пошлого, скабрезного, тенористого…

Эльза Триоле

И есть, наконец, игра незаинтересованная, которую Иммануил Кант объявил сущностью искусства, – «целесообразность без цели», перекладывание вещей в красивом или забавном порядке, чтобы порадоваться результату, будь он даже никому не нужен. И без этого Маяковский тоже не проводил ни пятиминутки. Его вещами были слова. Из слов получались стихи. В теории Маяковский отрицал бесцельную поэзию, но даже «социальный заказ» не мог быть выполнен без постоянных бесцельных с виду (или не только с виду) тренировок.

Он брал слово в раскаленном докрасна состоянии и, не дав ему застыть, тут же делал из него поэтическую заготовку. Он всегда в этой области что-нибудь планировал, накапливал, распределял. Для постороннего все это казалось, может быть, и ненужным, но человек, понимающий, что к чему, сближал эту его работу с ежедневными упражнениями пианиста в своем ремесле.