Николай Гоголь - Владимир Владимирович Набоков

Владимир Владимирович Набоков

Николай Гоголь

Copyright © Article 3c under the Will of Vladimir Nabokov, 1944

All rights reserved

© AP Photo / East News, фотография на обложке

© Е. Голышева, наследники, перевод на русский язык, 2025

© А. Бабиков, составление, перевод, заметка, комментарии, 2025

© Д. Черногаев, художественное оформление, макет, 2025

© ООО «Издательство Аст», 2025

Издательство CORPUS ®

От редактора

В 1941 году нью-йоркское издательство Джеймса Лохлина (1914–1997) «Новые направления» начало выпускать серию литературоведческих работ «Создатели современной литературы», написанных в увлекательной, не академической манере, но снабженных указателем и библиографией. Первой стала книга будущего друга и коллеги Набокова Гарри Левина о Джеймсе Джойсе, пятой – набоковский «Николай Гоголь» (1944).

Предложение от Лохлина написать книгу о русском писателе Набоков получил в мае 1942 года и тут же погрузился в работу[1]. В письме к Лохлину от 1 июня 1942 года он оптимистично сообщал о ее скором завершении:

<…> Я с головой ушел в моего Гоголя. Это будет нечто совершенно отличное от книг такого рода. Надеюсь, он понравится вам так же сильно, как нравится мне.

Из множества переводов, полученных мною из Гарвардской библиотеки, ни один не годится для цитирования, так что мне приходится переводить все отрывки самостоятельно. Собираюсь свернуть этим «переводам» их тощие шеи. Один шельмец преспокойно назвал свою чудовищную версию «Мертвых душ» —

Home Life in Russia

by

A RUSSIAN NOBLE

revised

by the Editor of

“Revelations of Siberia”[2]

Собираюсь отослать вам рукопись, самое позднее, к середине июля. <…>[3]

Однако к указанному сроку вместо рукописи готовой книги Набоков, в то время проводивший лето на вермонтской даче своего друга, гарвардского профессора истории Михаила Карповича, отправил издателю письмо (от 16 июля 1942 года) с изложением тех трудностей, с которыми ему пришлось столкнуться:

<…> Я превратил часть мансарды в уютнейший кабинет, но, хотя я и посвящаю Гоголю от восьми до десяти часов в день непрерывной работы, теперь я вижу, что книга не будет готова раньше осени. Мне, по‐видимому, понадобится еще два месяца, а затем по меньшей мере две недели, чтобы продиктовать текст для машинописи. Эта досадная задержка вызвана тем, что мне приходится самому переводить все отрывки: бóльшая часть материалов о Гоголе (письма, статьи и т. п.) не переводилась на английский, а остальное настолько сильно испорчено, что использовать нельзя. Я уже потерял неделю, переводя отрывки из «Ревизора», поскольку ничего не могу сделать с сухим дерьмом Констанс Гарнетт[4]. У меня есть дурная привычка (не то чтобы дурная, просто я скромничаю) выбирать самый трудный путь в своих литературных авантюрах. Эта книга о Гоголе станет чем‐то новым от начала и до конца; я не разделяю представление большинства русских критиков о Гоголе и не использую никаких источников, кроме самого Гоголя[5]. Надеюсь, моя книга приведет Оливеров Олстонов[6] в ярость. Жаль, что я не могу опубликовать ее и на русском языке. Рынок эмигрантских книг не стоит таких усилий, а в России, как вы знаете, мои произведения запрещены. <…>

Если быть до конца откровенным с вами и как с издателем, и как с другом, я не могу отделаться от ощущения, что напряженная и довольно мучительная работа, которой требует от меня Гоголь, стоит больше предложенного вами гонорара. Мне пришлось отложить написание эссе для Уикса[7] и еще другие вещи, но самое неприятное в том, что переводы из Гоголя, которые я должен сделать, требуют усилий в ином отделе мозга, чем текст моей книги, и переключение с одного на другой посредством судорожных скачков вызывает что‐то вроде умственной астмы. <…>[8]

Работа над «Гоголем» затянулась еще более чем на год, при этом название книги сменилось дважды: сперва Набоков назвал ее «Gogol the Ghoul» («Гоголь-упырь»), что следует из его письма к Лохлину от 4 апреля 1943 года, затем – «Гоголь в Зазеркалье» (письмо к Лохлину от 26 мая 1943 года). От второго названия, под которым Набоков 26 мая 1943 года послал издателю первую версию книги, тоже пришлось отказаться: в серии «Создатели современной литературы» на обложках единообразно значились нейтральные названия с именем писателя, которому посвящалось исследование. Исправленная и дополненная редакция книги была подготовлена только к концу декабря 1943 года[9], а в августе следующего года «Николай Гоголь» вышел в свет.

Влиятельный американский критик и друг Набокова Эдмунд Уилсон (1895–1972) в поощрительной, хотя и острой рецензии назвал «Гоголя» «одной из лучших книг в интересной серии “Создатели современной литературы” <…> занимающей достойное место среди очень небольшого числа первоклассных работ по русской литературе на английском языке». «Набоковский “Гоголь”, – прибавил Уилсон, – должен быть прочитан всеми, кто всерьез увлекается русской культурой. Он не только меняет общепринятый взгляд на Гоголя [якобы сатирика и “реалиста”], выявляя истинную природу его гениальности, чего не сделал ни один другой англоязычный писатель, но и старается дать читателю точное представление о его стиле, загубленном в большинстве английских переводов. Автор “Мертвых душ”, украинец, писавший по‐русски, проявлял особое внимание к слогу, в котором есть что‐то сродни слогу Джойса». Перейдя от похвал к недостаткам книги, критик заметил, что избранный Набоковым подход к реальной фигуре писателя превратил Гоголя в набоковского персонажа, а «типичные приемы набоковского портретирования привели к искажению карьеры и творческого пути героя: пропущены значительные области и того, и другого, в то время как те аспекты, которым в книге уделяется повышенное внимание, порой кажутся выбранными довольно капризно»[10].

На самом деле то, как Набоков обращается с биографией Гоголя, мало отличается от его же обработки материалов (писем, дневников, воспоминаний) о жизни Н. Г. Чернышевского в четвертой главе «Дара» (1938) или – в определенном отношении – от собственной биографии в «Других берегах» (1954) и зазеркальных «мемуарах» «Взгляни на арлекинов!» (1974): истинная жизнь и судьба писателя, по мнению Набокова, раскрывается не через хроникальные записки, публичные заявления или свидетельства современников (часто противоречащих друг другу), а через пристрастия, недомолвки, чаяния или страхи, которые преломляют контуры писательской личности и характера в призме его же произведений, через проявления потаенных импульсов духовного развития или метаморфоз, порой несознаваемых им самим, через случайные оговорки