Последний маг Ренессанса - Сергей Эдуардович Цветков

Сергей Цветков

Последний маг Ренессанса

Убить человека —это не значит опровергнуть его идеи; это значит только убить человека.

Себастьян Кастеллион

Смерть в одном столетии дарует жизнь во всех грядущих веках.

Джордано Бруно

Детские годы

Человек, называвший себя впоследствии «сыном отца-солнца и матери-земли», родился в 1548 году в городе Ноле, у подножия Везувия, в благодатном краю, который еще с античных времен носил имя Счастливой Кампаньи. За пять лет до его рождения на окраине Фрауенбурга, в Пруссии, скончался местный каноник Николай Коперник, а еще годом ранее в Риме была учреждена Конгрегация священной канцелярии (заменившая собой «Великую римскую инквизицию»), – организация, чей приговор полвека спустя оборвет его жизнь. Еще две символические даты обрамляют время его появления на свет: французский гуманист и издатель Этьен Доле был сожжен на костре в 1546 году; в 1553-м та же судьба постигла испанского ученого Мигеля Сервета, открывшего кровообращение в человеческом организме.

Отцом будущего философа был бедный дворянин Джованни Бруно, отставной военный, в молодости служивший в войсках неаполитанского вице-короля герцога Альбы; о матери мы знаем только то, что ее звали Фраулиса Саволина. Родители дали сыну при крещении имя Филиппо в честь испанского инфанта (через 10 лет он вступит на престол под именем Филиппа II).

Из-за нелепой случайности Филиппо едва не погиб в младенчестве. Однажды в его колыбель заползла ядовитая змея – нередкая гостья в тех краях. К счастью, на крик перепуганного ребенка прибежал отец, находившийся в соседней комнате, и убил гадину. Интересно, что этот случай сохранился в памяти самого Филиппо, который неожиданно вспомнил о нем, будучи уже большим мальчиком, причем буквально передал изумленным родителям восклицания отца, с которыми тот убивал змею. Тогда он еще не знал, что змея в колыбели – знак героической судьбы, как свидетельствует миф о детстве Геракла.

Цветущая Нола, лежащая в плодородной долине, неподалеку от Неаполя, представляла собой удивительное явление: за свою более чем двухтысячелетнюю историю этот город ни разу не подвергался вражескому разорению. Видимо поэтому в характере ноланцев, потомков греческих колонистов, гармонично сочеталось эпикурейское и элегическое отношение к жизни, отчасти унаследованное и Бруно. В предыдущем столетии ряд выдающихся людей, поселившихся в Ноле, таких как поэт-философ Понтано и филолог Лоренцо Валла, превратили ее в культурный центр Италии. Отец Бруно, по-видимому, любивший поэзию, был хорошим знакомым ноланского поэта Таксило.

Пасторальные пейзажи Счастливой Кампаньи с их мягкими линиями плодоносных холмов, покрытых виноградниками, навсегда запечатлелись в душе маленького Филиппо. Много позже, в его скитаниях по Европе, не было дня, чтобы он не уносился мысленно к родным краям: «Италия, Неаполь, Нола! Страна, благословенная небом, в равной мере именуемая главой и десницей земного шара, правительница и владычица иных поколений —ты всегда почиталась и мной, и другими как наставница, кормилица и мать всех добродетелей, наук, искусств и гуманных установлений!». На чужбине он будет называть самого себя ноланцем и присвоит своей философии имя милой его сердцу Нолы. Хотя помнил он и другой образ родины: «Не в меньшей степени называют ее учительницей всех пороков, обманов, скупостей и жестокостей…».

С жестокой изнанкой жизни Бруно впервые столкнулся в восьмилетнем возрасте, когда в каждом ноланском доме обсуждали трагическую историю земляка – некоего Помпонио Альджерио. Этот юноша, уехавший в Ломбардию учиться, навлек на себя донос в еретичестве, под давлением инквизиции был выдан венецианским сенатом Риму и предан мучительной казни – его сварили в кипящем масле. В участи несчастного Помпонио, который, кстати, тоже с гордостью называл себя Ноланец, маленький Бруно мог бы прозреть свою собственную судьбу.

Но пока что Филиппо преследовало только одно лихо – бедность. «С детских лет вступил я в мучительную борьбу с судьбой», – вспоминал он позднее. Семья не могла ни прокормить его, ни дать образование. Поэтому было принято решение отправить мальчика к более состоятельной родне. «Отторгнутый от материнской груди и отцовских объятий, от любви и ласки родного дома», Филиппо больше никогда не увидит свою Нолу.

Десяти лет Бруно переехал в Неаполь, где поселился у своего дяди, содержавшего учебный пансион. Здесь он познакомился с началами литературы, логики и диалектики. Два последних предмета ему преподавал монах-августинец Теофил да Вайрано, позже читавший лекции о метафизике в Риме. Видимо, именно он пробудил в душе своего ученика горячую любовь к знанию. Ученый монах сделался для Филиппо тем же, чем Сократ был для Платона – нравственным и интеллектуальным образцом. Не случайно в некоторых философских диалогах Бруно его литературный двойник – учитель, мыслитель, излагающий принципы и взгляды «ноланской философии», – выступает под именем Теофила.

Несомненно, что в те же годы родилось и окрепло трепетное, страстное, почти религиозное отношение Бруно к поиску знаний, истине, интеллектуальному постижению мира. В этом он шагал в ногу с веком, разделяя господствующее умонастроение образованных людей своего времени, не скрывавших восторженного восхищения перед успехами просвещения и образования. «О время, о науки! – в радостном упоении восклицал немецкий гуманист Ульрих фон Гуттен. – Как сладостно жить и не время теперь предаваться покою!» Французский историк Леон Леруа так оценивал произошедшие в его столетии перемены: «Никогда в прошлом не было столетия, когда бы культура и свободные искусства достигли такого совершенства, как теперь. За последние сто лет не только стали очевидными вещи, перед тем спрятанные во тьме невежества, но и открыты неизвестные древним новые моря, новые земли, новые типы людей, законов, обычаев, новые травы, деревья, минералы, сделаны новые изобретения: книгопечатание, артиллерия, компас…» Современность вполне может тягаться с классической древностью по части выдающихся умов: «Ничто не мешает тому, чтобы век наш породил людей, в философии равных Платону и Аристотелю, в медицине – Гиппократу и Галену, в математике – Евклиду, Архимеду и Птолемею. Нет века, более счастливо, чем наш, расположенного к прогрессу культуры». Соотечественник Бурно, натурфилософ, математик и врач Джироламо Кардано увидел в книгопечатании величайшее изобретение, поставившее человечество вровень с богами: «Создано руками людей, придуманное их гением, оно соревнуется с божественными чудесами, ведь чего еще не достает нам, кроме овладения небом?» А Томмазо Кампанелла в своем «Городе Солнца» подвел итог достижениям XVI столетия: «В наш век совершается больше событий за сто лет, чем во всем мире их совершилось за четыре тысячи лет; в этом столетии вышло больше книг, чем их вышло за пять тысяч лет!»

Воистину счастливо