Письма. Том первый - Томас Клейтон Вулф

Томас Вулф

Письма. Том первый

Введение Джона Скалли Терри из книги «Письма Томаса Вулфа к матери Джулии Элизабет Вулф»

Впервые я увидел Томаса Вулфа и его мать вместе в начале января 1934 года. Том на некоторое время уединился в Бруклине и проводил дни и ночи, сочиняя и переписывая «О времени и о реке». Когда он пригласил меня по телефону, он был очень взволнован и полон энтузиазма. Как всегда, находясь под влиянием своих чувств, он запинался.

Он сказал мне, что приехала его мать, и они хотели, чтобы я пришел на ужин, который она готовила в его квартире. В его голосе звучало большое удовольствие от предстоящего ужина, он был рад приезду матери. На эту ситуацию, как и на все другие, он отреагировал просто и всесторонне, как ребенок.

Добравшись до Монтегю-Террас, 5, я позвонил в дверь Тома, щелкнул дверной замок, и Том крикнул мне, чтобы я не торопясь поднимался по лестнице. Его квартира находилась на четвертом этаже старого кирпичного здания. Именно в ней он жил до тех пор, пока ее адрес не были указаны в интервью, опубликованном в «Геральд Трибюн» [18 февраля 1935 года]; в результате Тому пришлось переехать в отель, чтобы избежать очереди из читателей, которая образовалась у его дверей в день публикации интервью.

Я вошел в большую гостиную, и Том представил меня своей матери. Представление было интересным в том смысле, что в нем рассказывалось о миссис Вулф к тем, с кем она только что встречалась, ибо она разработала свой метод. Она стояла в центре комнаты, спокойно сложив перед собой свои большие руки, и ждала. Том, на южный манер, пожал мне руку, обнял за плечи и подвел к миссис Вулф. Теплота и сердечность по отношению к друзьям были для него так же естественны, как дыхание. Он всегда заботился о комфорте и благополучии тех, кто был рядом с ним, и иногда ставил друзей в неловкое положение своей заботой.

«Джон, – объявил он, – это мама!» И затем: «Мама, это мой старый друг Джон Терри!»

Миссис Вулф взяла мою руку в свои и, улыбаясь медленно и сердечно, поприветствовала меня. С тех пор я заметил, что на всех своих встречах с людьми она говорит медленно и непринужденно, стараясь привлечь внимание нового человека. Даже на многолюдных приемах она всегда находит время, чтобы получше узнать каждого встречного. С таким же успехом можно попытаться ускорить подъем на Гибралтарскую скалу.

Сразу же после приветствия она в истинно южной манере рассказала мне все, что знала о моем родном городе, и о том, что один из ее любимых пансионеров на протяжении многих лет был родом оттуда. Затем она начала знакомить меня со своими знаниями, задавая многочисленные вопросы обо мне и моей семье. С ее стороны последовал краткий поток личных воспоминаний, который Том в конце концов остановил, спросив: «Когда же мы будем есть?»

Главным блюдом, которое Том купил нам на ужин, был восьмифунтовый, очень толстый стейк «портерхаус», одно из любимых блюд Тома. Он любил стейк с прожаркой, острый, сочный и красный – ни один из тонко нарезанных анемичных ломтиков ему бы не подошел! Это великолепное блюдо должно быть съедено сразу после приготовления и никогда не ставиться на огонь, пока не прибудут гости. В результате этого обычая мне посчастливилось услышать короткую дискуссию, в ходе которой был выявлен факт, который я запомнил о матери и сыне, – миссис Вулф привычная экономить до высшей степени, и Том, расточительный во всем.

Миссис Вулф хотела приготовить всего около двух фунтов стейка – по ее словам, этого должно было хватить на неделю.

«Нет, мама, – возразил Том, – давай приготовим стейк целиком и насладимся им прямо сейчас». Потребовалось совсем немного подшучиваний и уговоров, чтобы миссис Вулф, чтобы приготовить целый огромный кусок говядины.

Квартира, в которой все это проходило, состояла из большой гостиной, скудно обставленной, и довольно большой спальни, столь же запущенной. Главным предметом мебели был старый, чуть ли не древний, но все еще крепкий стол, потертый от работы. На нем было множество следов от сигарет, а его поверхность была помята, как щит после тяжелой битвы. Еще там стояли три строгих стула с прямыми спинками; потертый диван, у которого не хватало подлокотника, он напоминал Альпы своими холмами и долинами; одно хорошее кресло и еще одно со сломанным подлокотником. Вдоль стены, к которой обращен взгляд при входе в комнату, по бокам большого камина из черного мрамора стояли шкафы, сколоченные из простых деревянных ящиков, неокрашенных и не очень прочных, они были полны книг. Справа от входа, напротив окон, была ниша с газовой плитой, а в другой электрический холодильник, который шумел и гудел, как тогда гудели все холодильники. Том утверждал, что этот звук стимулировал его своим ритмом. На старом столе и на этом холодильнике он чаще всего писал. Три фасадных окна были большими, но из них не было видно ничего, кроме огромного жилого дома, стоявшего между домом Тома и Нью-Йоркской гаванью. Однако, он похвастался, что у него есть вид на реку Ист-ривер, и в доказательство своих слов продемонстрировал, как, высунувшись, можно увидеть ее, а также кусочки Бруклинского и Манхэттенского моста. В соседней спальне стояла лежанка, старый потертый письменный стол и стул с прямой спинкой. Лежанка выглядела неудобной, но была длинной. За последнее качество Том был благодарен судьбе, поскольку ему было трудно найти спальное место, достаточно длинное, чтобы вместить его огромные шесть футов и семь дюймов.

Повсюду были разбросаны книги, бумаги и прочие предметы, одержимого книголюба. На каминной полке стояли телефон и стопки старых писем. Самой важной вещью в комнате был огромный ящик из-под овощей, стоявший на голом полу. В нем хранились большие пачки рукописей, исписанных карандашом и напечатанные, бухгалтерские книги и другие материалы, накопившиеся за годы работы Тома. Никто, кроме Тома, никогда не прикасался к этим бумагам. Это звучит невероятно, но он мог запустить руки в эту огромную массу и через некоторое время каким-то сверхъестественным образом найти нужный сверток.

Том не был одним из тех беззаботных, утонченных холостяков, которые окружают себя прекрасными произведениями искусства, дорогой посудой, серебром, картинами и гравюрами. На стенах его кабинета не было ничего, кроме календаря банка «Кукурузная биржа». Его кастрюли и сковородки были разнообразны во всех отношениях, но