Среди призраков. Рассуждение об эпохе метавселенной и генеративного искусственного интеллекта - Эрик Саден

Эрик Саден

Среди призраков. Рассуждение об эпохе метавселенной и генеративного искусственного интеллекта

© Клим Гречка, оформление обложки, 2025

© Издательство Ивана Лимбаха, 2025

* * *

Нам не достичь совершенства наших творений, а сотворенное нами превосходит нашу способность воспроизводить и нести ответственность.

Гюнтер Андерс. «Устарелость человека», предисловие к 5-му изданию

Не презирайте людской чувствительности. Чувствительность любого человека – это его добрый гений[1].

Шарль Бодлер. «Фейерверки»

Никто из нас <…> не почитает [свою] душу по-настоящему[2].

Платон. «Законы». Книга пятая

Можно покатиться по наклонной плоскости, лишь бы только иметь силу подняться[3].

Андре Жид. «Фальшивомонетчики»

Введение. Грядущее настоящее

Призрак явился

Полночь. Замок на скале, нависший над океаном, теряется в густом тумане. У его стен на пронизывающем холодном ветру трое обсуждают явившееся только что видение. Голоса тонут в оглушительном рокоте волн, вое ветра, карканье воронья. Вдруг откуда ни возьмись из тумана вновь вырастает призрачная фигура и немедля обращается к одному их присутствующих – зовет за собой Гамлета, сына короля датского. Не слушая предостережений своего друга Горацио и солдата Марцелла, тот повинуется и следует в уединенное место. Едва они успевают скрыться от посторонних глаз, видение молвит: «Я дух, я твой отец»[4] – и тут же сообщает, что не змея явилась причиной его смерти во время дневного сна в саду, а яд, влитый ему в ухо родным братом Клавдием, отчего в мучениях нестерпимых он и скончался. Потрясенный до глубины души Гамлет силится не терять самообладания, дабы постичь всю суть сказанного. Принц правильно сделал, что доверился призраку, тот не желает причинить ему зла. Он явился лишь предать огласке вероломство – и призвать к отмщению.

Правдоподобие его словам придает то, что произносит их сверхъестественная, – ибо окружена светящимся ореолом, – сущность, внушающая доверие, поскольку не просто несет невесть что, а излагает версию событий, которая уже рассматривалась, но по разным причинам была отвергнута. Сын слушает отца, явившегося в виде призрака, с безраздельным вниманием и, узнав о гнусном преступлении, на прощание клянется не оставить злодеяние безнаказанным. Движимый этой целью, он выстроит целую стратагему, чтобы пролить на произошедшее свет истины и вывести монарха-узурпатора на чистую воду. Так в основе сюжета величайшей, пожалуй, драмы современного западного театра оказывается рассказ призрака, обращенный к человеку, который его послушает, доверится и будет действовать соответственно, а в итоге это изменит течение его собственной жизни – и ход истории. Без вмешательства призрака не было бы «Гамлета» и стремительной череды событий, завершившихся падением престола.

С момента первого представления, около 1601 года, пьесу Уильяма Шекспира, – пользовавшуюся небывалым успехом, в том числе благодаря грандиозному метафизическому содержанию, соединяющему жажду власти, муки любви и тщету бытия, – продолжали ставить снова и снова. И вот спустя четыре столетия, в неявной форме и совершенно по-другому, ее играют вновь. На сцене вовсе не тот беспримерно отважный и стойкий персонаж, не щадящий сил души и плоти своей в датском замке Эльсинор, но мы с вами; да и театр более тривиальный – мир, где мы существуем теперь в окружении призраков, которые вещают, лично обращаясь к каждому из нас, и, исполнившись лукавства, указывают нам «правильный» путь. Они выходят на подмостки лишь в исключительных случаях, зато неутомимо побуждают нас не столько действовать, узнав о чем-то важном, сколько денно и нощно реагировать на лавину сигналов, а мы, сами того не замечая, сделались толпами Гамлетов – в общей для всей планеты и во многом механической версии этого образа.

i-Гамлет

Этот день стал решающим, одним из главных в истории человечества. Однако он не остался таковым в нашей коллективной памяти и не упоминается ни в школьных, ни в студенческих учебниках. «Описывать историю – все равно что наделять даты выражением лица, – говорил Вальтер Беньямин, – то есть предъявлять истинную физиономию каждого события»[5]. Иначе говоря, мы должны понять, как случившееся событие, – особенно пока оно не утратило новизны, – нарушает сложившееся положение и более или менее заметно перетасовывает порядок вещей.

10 января 2007 года, конференция Macworld, Москон-центр, Сан-Франциско. Глядя в бурлящий от нетерпения зал, где яблоку негде упасть, Стив Джобс, основатель Apple, начинает одну из своих знаменитых keynotes (презентаций), – он покажет новинку, которая «изменит все». Тогда еще никто не мог предположить, насколько точна эта формулировка: с предметом, получившим название айфон (iPhone), мир перенесется в новую эпоху.

Устройство оказалось революционным. И дело не только в том, что айфон поддерживал три новые функции: подключение ко Всемирной паутине – непрерывное (теоретически), независимое от места и времени; сенсорный интерфейс, обеспечивавший телесную связь, своеобразное слияние с устройством, так что вскоре они с пользователем станут казаться одним целым; наконец, геолокацию – возможность определять местоположение человека. Самым важным новшеством стали приложения: их страницы были приспособлены к ограниченным размерам экрана, но главное – они подсказывали, как в тех или иных обстоятельствах лучше поступить. Задача была дерзкой – в конечном счете охватить всю полноту нашей повседневности. Как утверждалось в рекламном слогане того времени, «Всему свое приложение. Ну, почти…». В общем, прощай, одиночество: невероятно дальновидные лоцманы направят наше бытие в наиболее подходящее русло.

И вот в нашем распоряжении целый легион призраков, готовых без устали освещать путь идущего. Позвякивая, вибрируя, вспыхивая, услужливо забрасывая уведомлениями, они волнуются: «Как я могу помочь?» – и хранят полную преданность. Последние несколько лет они с нами разговаривают. Этих призраков не счесть, они быстро стали нашими помощниками почти во всем. Творение Джобса обозначило перелом благодаря стремительному развитию искусственного интеллекта, который к середине нулевых уже был в состоянии оценивать множащиеся грани реального со скоростью, бесконечно превышающей наши когнитивные способности, так что ему хотелось доверять. А еще предлагал тот или иной удачный способ действий и применялся во множестве возникших тогда систем, выполнявших неоднозначную миссию – указывать каждому из нас верное направление. Так наметились черты алгоритмического синтоизма. Синто на японском означает «путь богов» – или тех самых призраков, которые будто бы наблюдают за нашей жизнью, а мы просим их о защите и помощи[6].

Происходит становление экономической и, шире, общественной модели: спешно ликвидируется разрыв, разделяющий